Послесловие. «ПРОШЛОЕ – В НАСТОЯЩЕМ»
Послесловие. «ПРОШЛОЕ – В НАСТОЯЩЕМ»
В небе памяти моей стоит ослепительное солнце двенадцатилетней давности – оно распластывает нас на коктебельской гальке, прижимает киммерийскую пыль к полотну дорога и гонит в море – окунуться в виноградную воду, всем телом ощутить монотонную вечность соленой массы. Еще – высоко под облаками жужжит вертолет, облачко застыло от жары, где-то шуршат шины, выплевывая мелкие камешки, зеленой «волга» М-24 Василия Аксенова, пробирающегося из Москвы на юг, через петли перешейка, сюда, в Коктебель, на улицу Десантников, где обычно маэстро останавливался с семьей, не принимая писательского Дома творчества, где тесно не мыслям, а завистливым взглядам, сплетням, всякой дребедени…
Еще в Москве мы договорились, что будем видеться в августе, плавать вместе, ходить на холм Волошина. И вот мы лежим лицом к земле, как бы прислушиваясь к ее недрам или готовые вот-вот резко вскочить и сделать рывок опять к морю… Я чувствую тяжелые, отрывистые взгляды на своей спине, на спине Вас. Палыча. Я знаю, кому они принадлежат – двум сотрудникам ГБ, которые положены служебной необходимостью средь писательских тел на пляже для того, чтобы «сечь» за крамольным писателем, главным редактором «Метрополя». «Вас. Палыч, – говорю я, – эти двое за вами секут, я знаю их по городу…» «Плевать, работа у них такая…» Однако встает и с ходу бросается в воду, долго плавает, фырча, как морж, долго лежа на спине, смотря в небо, отключившись, что-то обдумывая. Искусствоведы в штатском, с погонами, проступающими сквозь кожу на плечах, напряженно смотрят за купальщиком – не дернет ли в нейтральные воды, облегченно вздыхают, когда Вас.Палыч тяжелой походкой устойчивой, как у боцмана, выходит на берег. Боже! Знали бы они, что складывалось в голове у писателя, о чем он думал, какое слово подбирал, чтобы вскоре уйти надолго в свою каморку. Они бы испугались самих себя, понеслись с донесениями, но, увы, увы, – человек свободен настолько, насколько он свободен внутри. Особенно настоящий писатель. А он в это время заканчивал свой знаменитый роман «Остров Крым», который сегодня читатель держит перед собой.
Коктебельские дни проходили монотонно, принося очередные известия – воздушная катастрофа, погибли вместе с другими пассажирами 17 футболистов «Пахтакора», бензина в заправочных нет, и надо ездить по деревням, чтобы залить баки, что и делает зеленая «волга». Все переживается вместе. Леша Козлов, великий музыкант, друг Василия Палыча учит всех голоданию, к компании пристали двое братьев-близнецов, которые показывают всем гимнастику йогов. Все сближаются очень быстро, мы бродим шумною толпой с девичьим хвостом, по вечерам укладываемся спать в спичечных коробках аборигенов, курим всю ночь, смеемся, под утро засыпаем, слыша шорох крыс где-то в глубине деревянного городка; голос хозяина сквозь фанеру курятников: «Хлопцы, забыл вам сказать, чтоб вы не курили у хате, бо у вас под головами две канистры с бензином 93-им…» Вовремя… Всю ночь мы только и делали, что дурачились, не зная, что в любую минуту могли взлететь в воздух… Но все это про нас, а не про Вас. Палыча, который работал, как поезд, по расписанию, – немного времени на друзей, море, пробежка в лесок километров 10, остальное – работа. В небе памяти моей облачко двенадцатилетней давности, я разглядываю его, оно медленно затягивает ослепительное солнце.
Здесь, на этом месте, я прерываю свое описание теперь уже фантастических событий моего прошлого. В мой дом врывается реальность – утро 19 августа 1991 года, Москва. Я слушаю по телевидению заявление ГКЧП, слышу с Преображенской площади нарастающий гул тяжелых машин – это танки входят в город… Господи, я же только что думал о предсказательности «Острова Крыма» и вот… Три тяжелейших дня. Москва, дом Верховного Совета России становится «Островом Крым». Ельцин издает указ за указом один точнее другого, выбивая почву из-под ног преступников, танки, пришедшие в Москву, начинают думать, они отказываются идти на штурм Главного Дома России…
Читатель, ты уже прочитал:
«– Смотри, Толяй, они крестятся, – сказал Комаров. – У них там никакого оружия ни хера нету, Толяй. Крестятся. Толька, от нас с тобой крестом обороняются. Давай, Толька, шмаляй ракету!
– Я ее вон туда шмальну, – сказал Макарон и показал куда-то в мутные юго-восточные сумерки.
– Ясное дело, – сказал Комаров. – Не в людей же шмалять.
Он соответствующим образом развернул машину. Макаров соответствующим образом потянул рычаг.
– Але, девяносто третий, – ленивым наглым тоном передал Комаров на «Киев», – задание выполнено.
– Вас понял, – ответил ему старший матрос Гуляй, хотя отлично видел на своем приборе, что задание не выполнено». Совершенно точная формула поведения исполнителей не очень желающих исполнять идиотские приказы, как это было в августе 19-го в Москве…
Господи, ровно двенадцать лет прошло как писал эту концовку Аксенов в Коктебеле, – это был разгар лета, теплого, очень теплого лета эпохи застоя. Впереди еще столького не произошло – начиная со смертей бессменных руководителей и взрыва Чернобыля и далее далее… И то, что произошло после 85-го года, превзошедшее все ожидания. А пока в небе памяти моей стоит ослепительное солнце. Мы лежим с Василием Палычем на солнечном склоне горы перед коктебельской бухтой. Здесь ветрено, жарко и далеко от всех… «Мерзавцы, закрыли у меня все – книгу, фильм „Пока безумствует мечта“, Женю Попова и Витьку Ерофеева исключили из Союза… Приеду в Москву – выйду из Союза писателей, поди лучше работать грузчиком, чем с этими мерзавцами… Тут приходили ко мне двое из этих, предлагали не печатать на западе „Ожог“ и отказаться от „Метрополя“ и тогда все откроют… Нет, лучше грузчиком пойду…»
Наутро приехали Аркадий и Эмик из Симфи, вечером пошли с Вас.Палычем к могиле Волошина. Вас.Палыч сорвал ветку маслины, попробовал, долго смотрел вниз на коктебельскую бухту… Дул теплый ветер, на душе было спокойно, потому что могильный камень и друзья ставят любого человека вне подозрений от посягательств пространства. Через пару дней Вас. Палыч уезжал, уезжали и мы на разбитом «запорожце» приятеля. «До скорого в Москве!» – сказал Вас. Палыч. Я приехал в Москву в конце сентября. Общие знакомые сказали, что Аксенов уехал на три месяца преподавать русскую литературу в Штаты. Через несколько месяцев читаю в «Известиях» сообщение о лишении гражданства Аксенова Василия Павловича, писателя.
В сентябре 1988-го я полетел первый раз в Америку и тут же по приезду в Нью-Йорк позвонил в Вашингтон, где жил Вас. Палыч и преподавал писательское мастерство в одном из университетов. Мы сразу же договорились о встрече через некоторое время. Имя Аксенова еще шельмовалось в нашей печати. И вот я не верю своим глазам, подъезжает темно-вишневый «мэре», из него высовывается Аксеновская голова и он машет мне: «Саша, прыгай скорее, поедем в Джордж-таун, в китайский ресторанчик…»
Он совершенно не изменился, даже помолодел. Мы сидели очень уютно и говорили. «Как ты думаешь, почему не пускают ко мне Алешу, сына?» – «Черт знает, я сам вот уже три месяца болтаюсь по Америке, может, что произошло… Хотя, по моим наблюдениям перед поездкой сюда, гласность в публикациях остановилась перед произведениями Солженицына и Вашими, думаю, это будет очередной шаг, это будет очередная степень свободы…» Так оно и вышло. «Золотая наша железка» напечатана в мае 1989 года.
О чем мы говорили еще в этот декабрьский вашингтонский вечерок, всего не расскажешь. Но точно помню, что вдруг к нам обратился из-за соседнего стола немолодой человек и с искренним любопытством спросил: «Интересно, почему это я слышу в китайском ресторане американского городка русскую речь?» Вас.Палыч ответил ему: «Два человека давно не виделись, мы оба русские, и поэтому сейчас эмоциональны больше обычного…» Я добавил, что человек, сидящий напротив меня, грейт рашин райтер. «А-а, понимающе заключил американец, – Толстой?» «Мэй би, мэй би», – ответил я…
* * *
Это небольшое послесловие к книге, которая имеет к крымской земле непосредственное отношение. Меньше всего хотелось, чтобы оно было литературоведческим. Хотелось просто запечатлеть живые картинки, на которых Аксенов всегда оставался Аксеновым, писателем, который во все времена был носителем свободы и демократии. Судьба его матери и отца генетически подготовили его к этому. Все написанное им – выстрадано судьбой, поколениями истинных русских интеллигентов. Вот и в этой книге он много лет назад писал о свободе Острова Крым, который тогда был всего лишь полуостровом.
А. Ткаченко
ПРИМЕЧАНИЯ