Глава 22 (2)
Едва они открыли дверь и взглянули на Реббеку, как им сразу стало ясно, что стряслась беда. Мундеку с трудом удалось заставить Реббеку рассказать внятно в чем дело.
- Мать и Руфь! - рыдала она. - Их забрали с фабрики. Отменили пропуска и повели на Умшлагплац.
Дов бросился к двери. Мундек схватил его. Мальчик визжал и вырывался.
- Дов, Дов, ничего нельзя сделать!
- Мама, мама, я хочу к маме!
- Лов, Дов, неужели тебе хочется посмотреть, как ее уведут?
Руфь, на восьмом месяце беременности, до газовых камер Треблинки так и не доехала. Она умерла при родах вместе с ребенком в товарном вагоне, до того набитом, что не было никакой возможности прилечь.
Комендант Треблинки, полковник эс-эс Вирт, был вне себя от бешенства. Опять случилась авария в газовых камерах, а тут ожидался новый транспорт из Варшавскою гетто. Вирт гордился тем, что Треблинка занимала первое место в области предоставления "специальных услуг" среди всех лагерей в Польше. Инженеры доложили, что нет никакой возможности устранить аварию еще до прибытия транспорта из Варшавы.
В довершение всех бед, вот-вот должны были прибыть в целях личной инспекции оберштурмбанфюрер Эйхман и сам Гиммлер, а Вирт намеревался устроить в их честь показательный сеанс массового умерщвления в газовых камерах.
Пришлось собрать все старые, почти уже вышедшие из строя, душегубки в окрестностях и послать их на станцию для приема груза. При нормальных условиях в душегубке размещалось всего 20 человек.
Но это был аварийный случай. Заставив жертвы поднять руки вверх, немцам удалось втолкнуть в кузова еще шесть или восемь евреев. Затем они обнаружили, что между макушками стоявших и потолком осталось еще несколько дюймов свободного пространства; они и туда затолкнули человек восемь или десять детей.
Лея Ландау находилась в состоянии полнейшей прострации после гибели Руфи, когда поезд загнали в тупик неподалеку от Треблинки. Ее и еще тридцать женщин вытащили из товарного вагона и кнутом, дубинками, собаками, их загнали в душегубку, заставив поднять руки над головой. Когда душегубка была набита до отказа, железная дверь захлопнулась. Машина тронулась, и не прошло и минуты, как стальной кузов машины наполнился окисью углерода. Когда машина доехала до лагеря и остановилась у заранее вырытых ям, все в кузове были уже мертвы; оставалось только разгрузить трупы и вырвать золотые коронки из ртов жертв.
Но тут Лея, наконец, надсмеялась над палачами: ее золотые зубы были уже давно выдернуты и обменены на пищу.
Опять настала зима, и немцы устраивали облавы все чаще и чаще.
Все гетто перебралось теперь в подвалы, захватив с собой все, что представляло собой какую-то ценность. Подвалы все более расширяли, а некоторые, как подвал "Строителей", были превращены в настоящие дзоты. Возникли десятки, затем и сотни таких бункеров. Прокладывались подземные ходы сообщения между ними.
Облавы, устраиваемые немцами и их польскими и литовскими наймитами, приносили все меньший и меньший улов евреев для Треблинки.
Немцы начинали злиться. Бункеры были так хорошо замаскированы, что их почти нельзя было обнаружить. Наконец комендант Варшавы пожаловал в гетто самолично, чтобы поговорить с председателем юденрата. Он был очень сердит и требовал, чтобы юденрат помог немцам в быстрейшем завершении программы "переселения" и вылавливании трусов, скрывающихся от "честного труда". Вот уже три года, как юденрат находился между молотом и наковальней: с одной стороны, ему приходилось выполнять распоряжения немцев, а с другой он пытался спасать евреев.
Теперь, сразу после того как немцы потребовали его прямую помощь, председатель юденрата покончил с собой.
В гетто опять пришла зима.
"Строителям" Мундека было поручено разработать план обороны части квартала щеточников. Дов проводил свои дни либо в канале, либо в бункере, подделывая бумаги и паспорта. Все-таки его подземные экспедиции позволяли ему наедаться досыта один или два раза в неделю у Ванды. Он выводил теперь из гетто стариков и инвалидов, а на обратном пути приносил оружие и радиочасти.
В эту зиму 1943-го года смертность в гетто достигла пугающих размеров. Из полумиллиона евреев, загнанных в гетто первоначально, в живых осталось всего каких-нибудь 50 тысяч.
Однажды, в средине января, Мундек и Реббека отвели Дова в сторону перед тем, как ему отправиться по каналу к Ванде.
- Мы до того замотались последнее время, - сказал Мундек, - что даже посидеть и поговорить некогда.
- Дов, - сказала Реббека, - Мы тут переговорили кое о чем, пока ты был в Варшаве, и поставили вопрос на голосование. Было решено, что ты останешься на той стороне.
- Какое-нибудь особое задание? - спросил Дов.
- Нет... ты не понял.
- А что такое?
- А то, - сказала Реббека, - что мы решили отправить кое-кого из наших ребят в город насовсем.
Дов не понимал. Он знал, что "Строители" нуждаются в нем. Ни один человек во всей организации не знал канал так, как знал его он. Если ЦОБ готовит теперь оборону, то, значит, он им нужен еще больше. Кроме того, он подделывает документы и паспорта, благодаря которым многим уже удалось выбраться из Польши. Дов вопросительно посмотрел на брата и сестру.
Реббека зажала ему в руки конверт.
-Здесь деньги и бумаги. Поживешь у Ванды, пока найдет для тебя какую-нибудь христианскую семью, где ты сможешь спрятаться.
- Ничего вы не проголосовали. Это ты с Мундеком все выдумали. Никуда я не пойду.
- Ты пойдешь. Это приказ, - сказал Мундек.
- Какой это приказ? - отмахнулся Дов.
- Это приказ от главы нашей семьи!
Все трое стояли в крошечной землянке, в углу бункера. Стало очень тихо.
- Это приказ, - повторил Мундек.
Реббека обняла Дова и погладила его по волосам.
- Ты теперь большой, Дов. Жилось тебе с нами не очень сладко. Сколько раз мне приходилось смотреть, как ты спускаешься в канал, и сколько раз ты приносил нам ворованную пищу! У тебя совсем не было детства.
- Вы тут ни при чем.
- Дов, - сказал Мундек. - Пожалуйста, сделай нам с Реббекой это единственное одолжение. Мы не очень тебя баловали. Не мешай нам, когда мы пытаемся спасти твою жизнь.
- Мундек, Реббека! Мне ничего не надо. Лишь бы остаться с вами!
- Пожалуйста... ну, пожалуйста, Дов! Пойми ты нас! По крайней мере, один Ландау должен остаться в живых. Надо, чтоб ты жил за нас за всех.
Дов взглянул на брата, которого он боготворил. Глаза Мундека смотрели с мольбой.
- Ладно, я понял, - прошептал Дов. - Я буду жить.
Он посмотрел на конверт, сунул его в брезент, так чтобы его не намочило в канале.
Реббека прижала его голову к своей груди.
- Встретимся в Эрец Исраэль! - сказала она.
- Да... в стране Израиля.
- Ты был хорошим бойцом, Дов, - сказал Мундек. - Я горжусь тобой. Шалом, леитраот.
- Шалом, леитраот, - повторил Дов.
Дов Ландау провел свой тринадцатый день рождения, пробираясь по сточным каналам Варшавы к Ванде на квартиру. У него было на душе так тяжело, что, казалось, он этого не вынесет. При иных условиях и в ином мире это был бы день его Бар-мицвы.
18-го ЯНВАРЯ 1943-го ГОДА.
Три дня после того, как Дов покинул гетто, ища временный приют на квартире у Ванды, немцы, польские синерубашечники и литовцы наводнили гетто. Теперь, когда осталось всего пятьдесят тысяч евреев, они начали форсировать, "окончательное решение".
Однако немцев и их приспешников встретил град пуль из оборонительных позиций ЦОБ. Они бежали, оставив за собой немалые потери.
Эта новость распространилась по Варшаве с быстротой пожара!
Евреи восстали!
В эту ночь вся Варшава напряженно слушала подпольную радиостанцию ЦОБ, непрерывно передававшую следующее воззвание:
"Братья поляки! Сегодня мы нанесли удар по палачам! Мы призываем всех наших братьев, находящихся за пределами гетто, восстать тоже и ударить по врагу. Присоединяйтесь к нам!".
Все остались глухи к этому воззванию. Но на здании штаба ЦОБ, расположенном на улице Мила, был поднят флаг со Щитом Давида. Рядом с ним развевалось польское национальное знамя. Евреи варшавского гетто решили биться насмерть под тем знаменем, под которым им было отказано жить.