Часть II. ПОХОД (1)

Вскоре совещание окончилось. В коридоре Шестаков и Щекутьев долго обнимались, радостно восклицали что— то, хлопали друг друга по плечам.

— Привел все— таки бог свидеться, — довольно говорил Шестаков. — Ведь с шестнадцатого года нас с тобою где только не мотало...

— Меня— то не очень, — смеялся Щекутьев. — Как в январе семнадцатого перевели на Север, так и трублю в Архангельске бессменно.

— Ты и тут по части радио командуешь?

— Начальник службы связи! — гордо сообщил Щекутьев.

К ним подошел Неустроев, и Шестаков представил ему Щекутьева:

— Знакомьтесь, Константин Петрович, — военмор Щекутьев Сергей Сергеевич, мой соратник по минной дивизии, а ныне главный архангельский Маркони...

Неустроев приветливо поклонился:

— Весьма рад...

— И мне очень приятно, Константин Петрович, — искренне сказал Щекутьев. — Я еще в Морском корпусе, в гардемаринах был про вас наслышан.

— Ну уж, ну уж... — смущенно улыбаясь, Неустроев отошел.

— А я частенько вспоминал, как мы с тобой в Данциге повоевали, — мечтательно прищурился Щекутьев. — Ох, и операция была лихая!

— Лихая, ничего не скажешь, — согласился Шестаков и, немного помолчав, добавил душевно: — Я очень рад, Сережа, что ты с нами.

— Ну, еще бы! — охотно поддержал его Щекутьев. — Мне тут довелось с Шуриком Новосельским столкнуться, когда белые отступали...

Щекутьев задумался, и Шестаков поторопил его:

— Ну— ну, так что Шурик?

Щекутьев посуровел, сказал неприязненно:

— Враг. Да еще какой! Злобы сколько... А ведь койки в кубрике рядом висели... Хлебом делились...

— Диалектика революции, — развел руками Шестаков. — Я потому и радуюсь тебе... Ну, дружок, я помчался — дел невпроворот. Как устроюсь — дам знать. Пока...

— Оревуар!.. — улыбнулся Щекутьев.

Четыре тысячи Солоницын достал.

И теперь в горнице Чаплицкий и Берс вместе с хозяином пили чай. В комнате было почти темно — лишь вялый огонек лампады под образами еле колебал сумрак.

На столе перед Чаплицким лежали ровные столбики золотых монет.

— Ну, вот видите, господин Солоницын, нашлись денежки, так? А вы опасались не собрать, — не то улыбался, не то по— волчьи скалился Чаплицкий.

— Соберешь, пожалуй, — тяжело вздохнул Солоницын. — Пока рубашку с меня последнюю не сымите, не успокоитесь ведь...

— Не агравируйте, господин купец. Сиречь — не преувеличивайте, — лениво заметил Берс. — Под вашим последним бельем еще толстый слой золотого жирка...

Он допил чай, расслабленным шагом прошелся по зале, сказал поучительно:

— Царь Кудгадан, отец великого Будды, заповедывал нам думать не о золоте, а о жизни вечной...

Солоницын неприязненно покосился на него.

Чаплицкий прямо в сапогах улегся на диван, неторопливо закурил и сказал Солоницыну:

— Не тужите, Никодим Парменыч! Вам надо только дождаться победы нашего дела...

— И что тогда?

— А тогда я дам вам на откуп все рыбные промыслы! На девяносто девять лет!

— Ага! Буду дожидаться. Коли тебя, ваше высокоблагородие, завтра Чека где— нибудь не подшибет. И будут мне тогда промыслы!

— Все мы в руке божьей, — сладко потянулся Чаплицкий. — В Евангелии от Иоанна сказано: «Да не смущается сердце ваше и да не устрашится!»

— А— а! — небрежно махнул рукой Солоницын.

— Вот— вот, господин меняла, все беды от неверия нашего!

Солоницын встал, бормотнул угрюмо:

— Пойду скажу, чтобы свет запалили.

— Не надо! — неожиданно резко бросил Чаплицкий. — Не надо! Сейчас ко мне придет гость, нам лишний свет не нужен. Не нужны лишние глаза, уши и языки. Вы, Никодим Парменыч, не маячьте здесь. Идите к себе наверх, отдохните после чая, помолитесь... — Подумал и добавил: — Вас ротмистр проводит... Чтобы соблазна не было ухо сюда свесить.

И едва он произнес эти слова, раздался короткий двойной стук в дверь.

Чаплицкий поднялся и скомандовал Берсу:

— Ну— ка, ротмистр, воздымите его степенство! Быстренько!

Солоницын, недовольно бормоча себе под нос что— то невразумительное, отправился вместе с Берсом в мезонин.
[1] [2] [3] [4]