23. Следователь Капитан Скуратов

– Моя, – упрямо крикнул парень.

– А зачем же вам финка? – спрашивает Тихонов.

И тут выдержки у парня не хватило, он отбросил свой неприступный вид и дрожащим голосом сказал:

– Да разве вы не видите… товарищ?… Какая это финка? Это же сувенир, бумагу резать, мне девушка подарила…

Я подошел к Тихонову, отозвал его в сторону и негромко сказал:

– Это действительно никакая не финка. Просто дежурный, наверное, не слышал о существовании ножей для бумаги…

– Да, – кивнул механически Тихонов.

– Но это не имеет значения. Я не знаю, что непонятного усмотрел в этом случае Севергин – дело ясное, как репа. Чистая «хулиганка», двести шестая, часть вторая. Их надо отправить в КПЗ, а дело возбудит завтра райотдел…

Тихонов поднял на меня взгляд, и, когда мы стояли вот так в упор – глаз в глаз, – я понял, что он сильно стал меня не любить. Но это, в общем-то, его дело. Видит Бог, я к нему по-прежнему отношусь хорошо.

– Это не чистая «хулиганка», – сказал медленно Тихонов. – И не все тут ясно, как репа…

– Что же тебе не ясно? – спросил я терпеливо.

– Мне не ясно, как они могли просить прикурить у Овечкина, когда он не курит… – Он ткнул пальцем в протокол, потом отвернулся от меня, вышел из-за барьера, уселся на стул против всей четверки, и, кабы не их разбитые физиономии, не милицейский казенный интерьер, можно было бы подумать, что встретилась компания старых знакомых на бульваре, присели ненадолго, чтобы спокойно обсудить итоги футбольного чемпионата или новые тарифные расценки на строительно-монтажные работы. Черт его знает, может быть, он прав – может быть, ему и надо заниматься только этим делом?… – Итак, уважаемые уличные бойцы, вы совместно учинили нарушение общественного порядка, именуемое в законе хулиганством. Вам это понятно?

– Понятно… понятно… понятно… – вразнобой ответили «бойцы».

– Мы имеем пять, в общем-то, согласованных показаний против одного о том, что некий Овечкин пристал на улице к троим и жестоко избил их. Правильно я излагаю?

– Правильно, – загудели трое, и свидетельница поддакнула, и дворник закивал.

– Существуют два пути дальнейшего развития ваших отношений. Первое – уголовное следствие и суд. Второе – вы просите друг у друга прощения, миритесь и подвергаетесь штрафу в административном порядке. Все ясно?

– Ясно… ясно… ясно…

– Какие будут суждения? – спросил Тихонов безразличным тоном.

– Да какие ж суждения?… Товарищ начальник!.. Да ладно уж… Кто старое помянет… Ну, дураки были… Учтем… Мы ничего к нему не имеем… Черт с ним… Можно не посылать штраф на работу?… Мы ведь больше никогда…

И весь этот слитный умиротворенный гомон вдруг прорезал резкий петушиный выкрик:

– Я не хочу!.. И прощения… у этой шпаны… просить… не буду!.. И мириться… не желаю!..

Овечкин стоял синюшно-бледный, будто его окунули в ведро с цинковыми белилами, лицо окаменело, и только огромный кадык на худой шее прыгал резко – вверх-вниз, вверх-вниз. И мне на какой-то один-единственный миг показалось, что он похож на Тихонова. Впрочем, наверное, мне изменила объективность. А избитые замолкли на миг, потом враз забормотали, загудели, завизжали:

– Вон он какой! Гад! Сначала хулиганил! А теперь! Еще выпендривается! Он сам, паскуда, напал, а теперь…

– Цыц! – хлопнул в ладоши Тихонов, и шум мгновенно смолк. – Овечкин, ты понимаешь, что против тебя пять показаний, ни одного – за?

Не раздумывая, Овечкин рванулся вперед:

– Пускай! Есть на свете справедливость! Вы если не можете, кто-нибудь другой разберется, все поймет! Нельзя мне с этой шпаной мириться, они трусы и сволочи – втроем на одного… Им дай только возможность, как крысы зажрут насмерть…

Тихонов посмотрел на него еще раз внимательно и, словно потеряв к нему интерес, отвернулся к остальным:

– Ну, что будем делать?

– Товарищ начальник!.. Вы же сами видите… Какой гусь… Мы ему простить хотели…

– Ладно! – махнул рукой Тихонов. – Вы мне скажите, как вы сюда попали, и дело с концом.

И я понял, чего он добивается. Терпеливо, не спеша, будто и не ждет его суточное дежурство по городу, Тихонов начал строить защитительную позицию этого тощего дерзкого Овечкина.

Помятый верзила, немного воодушевившись сочувствием Тихонова, начал первый:

– Мы как закончили работу, так вместе вышли, пройтись хотели…

– А где же вы работаете? – простовато спросил Тихонов.

– В «Металлоремонте», в мастерской на улице Обуха, ну и пошли по бульварам…

– А выпивали-то где?

– В магазине угловом, у Покровки…

– Это в первый раз, – уверенно заметил Тихонов. – А добавляли где?

Немного помявшись, верзила со смешком ответил:

– Да мы помаленьку, красненького… В кафе, в «Золотой рыбке»…

– Прекрасно. А вначале беленького попробовали, так ведь?

– Ну да! Так ведь и говорить там нечего – бутылку на троих. – Он протягивал Тихонову руки, будто приглашая его понять и оценить: подумаешь делов – бутылка на троих!

У него были грязные толстые руки. Глупые трясучие руки пьяницы.

А Тихонов понял и оценил. Рассмеялся добродушно:

– Действительно, говорить нечего – по сто шестьдесят грамм на душу населения. Пустяки! Вот только, может, не стоило на Кировской «Солнцедар» добавлять? – спросил он с тяжелым вздохом, вздох его был исполнен грусти и сочувствия.

– Только две штуки, маленьких поллитровочек, – сказал растерянно верзила, потрясенный всеведением Тихонова; ему ведь и в голову не приходило, что можно по служебной нужде знать назубок алкогольную топографию и не пользоваться этим огромным знанием.

– В распивочную-автомат на Сретенке заглянули? А-а? – полушутя выяснял подробности Тихонов. Верзила удрученно кивал.

Тихонов встал, вернулся снова за барьер дежурного, снял трубку:

– Алло, двадцать четвертое? Привет, Капустин, это Тихонов. Уличного хулиганства у вас не было? Прекрасно, ты на всякий случай по своей территории во все опорные пункты крикни, потом сообщи в восемнадцатое… Да, я здесь пока.

У оживившихся парней вытянулись лица. А Тихонов снова набрал номер.

– Алло, шестьдесят первое? Здравствуй Рожков, это Тихонов из МУРа… У вас хулиганства не было? Ах, так… Интересно. Сколько? Ага… Так-так-так… Ты их быстренько в машину и сюда, в восемнадцатое… А я тебе за это дам еще одно «раскрытие» в статистику… Давай-давай, привет…

Тихонов посмотрел на пьяниц, усмехнулся, пожал плечами – мол, работа такая, скурпулезности требует. И снова набрал номер:

– Шестьдесят шестое? Висягин, привет, это Тихонов из МУРа… У тебя на территории не было драк, безобразий, хулиганства?… За последние два-три часа… В столовой? А где буфетчица? Объяснение оставила?… Значит, так – ты пошли мотоциклиста, пусть он ее быстренько подбросит в восемнадцатое, я здесь… Да по твоему описанию вроде похожи… Ну, а она сама вам и скажет… Если ошиблись – извинимся… Бывай, друже…

И наступила в дежурке тишина. Тихонов, насвистывая, ходил из угла в угол, дежурный переводил взгляд с одного драчуна на другого и хмыкал неодобрительно. Овечкин напряженно глазел в дверь, и от ожидания справедливости, которую здесь на его глазах медленно сотворял Тихонов, его сотрясала мелкая, противная дрожь, а его спарринг-партнеры трезвели на глазах, переталкивались на лавке, о чем-то шептались; свидетельница, заинтересованная происходящим, обдумывала, наверное, какие ей теперь надо будет давать показания; старик дворник окончательно сморился в тепле и выдавал рулады носом. Задирака сидел у двери на стуле и чуть слышно напевал: «Провинился друг и повинился, ты ему греха не поминай…»

А Рита стояла у окна, сложив по-мужски руки на груди, и смотрела на Тихонова, и в глазах у нее плавало огромное удивление: ах, как изменился, как далеко ускакал лопоухий мальчишка, с которым они не то учились, не то дружили, не то любили когда-то, да на много лет разбежались, пока не встретились на суточном дежурстве по городу, и оказалось, что лопоухий мальчишка поставлен держать на плечах атлантов груз – справедливость – в таком большом и неуемном городе. И труд этот не тягостен ему, и в голову не приходит, что одному человеку эта ноша не под силу. Но он, к счастью, в отличие от нее, этого не знает.

Распахнулась дверь, и вслед за милицейским сержантом в дежурку вошли молодые люди – мужчина и женщина, оба с испуганными, обескураженными лицами; как символ своей беспомощности и обнаженности мужчина держал в руках разбитые очки в толстой оправе.

– Из шестьдесят первого, потерпевшие, товарищ старший лейтенант!.. – начал докладывать милиционер дежурному и рапорта еще не закончил, когда женщина крикнула придушенно:

– Они! Все эти трое! – и обессиленно заплакала.

Мужчина дрожащими руками пытался приладить очки, но у него ничего не получалось, и он слепо поводил глазами по дежурке, пытаясь что-то разглядеть и сориентироваться.

– Эти мерзавцы приставали на бульваре к девушке, и мой муж сделал им замечание. Тогда они сбили с него очки и пинали его ногами! У него минус восемь, он без очков слеп, а они хохотали и играли в футбол его шапкой…
[1] [2] [3]