13. Рита Ушакова

– А почему об аферисте – тем более?

– Потому что если, ну, условно, конечно, признать у жуликов какую-то сословность, то аферист гораздо ниже вора по иерархии: его, конечно, уважают за быстроту ума, но недолюбливают за крайнюю – даже среди жуликов! – безнравственность, презирают за полное отсутствие сентиментальности и ненавидят за постоянную готовность ради денежки отступить от блатных законов.

– Стас, а как жулики понимают безнравственность?

– Само собой, когда карманник вытаскивает у тебя в троллейбусе всю получку, то о какой уж тут вроде нравственности говорить! Но некоторые представления о человечности есть и у них. Был такой жулик – Важа-седой, он из кавказцев, вот мне Важа про одного из аферистов сказал как-то: «Нэ человэк это, слушай, настоящий шакал! Он, дорогой, родного дедушку под виноградом похоронит. Зачэм, знаешь? Чтобы на удобрении сэкономить, вах!»

Севергин снял трубку, послушал, подозвал Стаса, тот записал что-то в свой блокнот и вернулся ко мне. Оказывается, Вышеградский лежал в больнице.

– Это осложняет дело, – сказал Стас. – Парни так уверенно опознали его… и все пустое. Алиби…

– Выходит, они ошиблись?

– Трудно сказать… – Стас покачал головой. – Уж больно они в него вцепились… Тут что-то не то. Пошли к нему?

– Куда – в больницу?

– Ну да. Ты мне как доктор можешь понадобиться, особенно если он «горбатого лепит».

– Горбатого лепит? – не поняла я.

– Ну да, это они так говорят.

– А что это такое?

– Ну, значит, «туфту гонят», – серьезно ответил Стас.

– Стас, не морочь голову, – рассердилась я. – Что это такое?

– Ну очень просто – это когда «фуфель заправляют»… – Здесь Стас не выдержал и расхохотался: – Чуден и непонятен язык наших клиентов. В данном случае меня интересует, не врет ли Вышеградский насчет болезни, не обманывает ли врачей и нас с тобой, не симулирует ли. Ясно?

– Вот теперь ясно. А куда надо идти?

– К счастью, рядом. Вернее, напротив – участковый сообщил, что он лежит в Екатерининской больнице. Так что машина нам не понадобится…

Отпустив дотерпевших пообедать и строго-настрого предписав им явиться минут через сорок в вестибюль больницы, Стас галантно взял меня под руку и вывел в Каретный переулок.

– Странный все-таки народ эти жулики, – сказал он, после того как мы прошагали минуты две молча. – Даже ученые сколько лет над ними бьются, а понять не могут…

– Чего не могут понять ученые? – спросила я. – Психологии или…

– Ну, всех этих проблем. Одни ученые формулируют так: «Преступление не вознаграждается».

– То есть не стоит овчинка выделки?

– Примерно. По всей, так сказать, сумме результатов. И не только тогда, когда вместо вожделенного кошелька карманник получает пять лет. Затраты нервов, постоянный страх и тому подобное…

Об этом стоило расспросить подробнее, но пока что я поинтересовалась:

– А что говорят другие ученые?

– Другие смотрят на это дело с меньшим оптимизмом. Англичанин один, Эйсенк, прямо заявил: для добывания денег преступление открывает куда более широкие перспективы, чем труд. Правда, мне кажется, что их английские жулики – ребята куда более основательные, чем наши, и «добывание денег» понимают как хороший счет в банке. А наши охломоны накопительством обычно не занимаются: все идет на пропой души… Вот и рассуди…

Нас остановила женщина, которая вела за руку мальчугана лет восьми в круглых очках:

– Не скажете, где здесь детский шахматный клуб?

– Н-не знаю, – сказал Стас.

Не слушая ответа, женщина спросила:

– А как туда пройти?

Стас ухмыльнулся, показал в сторону Страстного бульвара:

– Вот пройдете сквериком, потом налево, а там спросите…

Я возмущенно дернула его за рукав:

– Как тебе не стыдно, ты же культурный человек!

Стас с сомнением покачал головой, сказал со своей обычной мальчишеской усмешкой:

– На мне культурный слой – два сантиметра…

Доспорить не пришлось, потому что мы вошли в вестибюль Екатерининской больницы, где Стас очень быстро получил для нас белые халаты и пропуска. По светлой широкой лестнице поднялись на второй этаж, прошли в хирургическое отделение: как мне объяснил Стас, у Вышеградского была язва желудка.

– Рад вас видеть, старший лейтенант, – непринужденно сказал Стасу худощавый паренек с живыми черными глазами, лежавший на ближайшей к двери кровати.

Стас придвинул мне стул, а сам уселся на краешке постели и сказал:

– Во-первых, я уже давно капитан; во-вторых, не обманывай, пожалуйста: вовсе ты не так уж обрадовался.

– А я думал, вы меня навестить пришли вместе со своей любимой девушкой, – разочарованно сказал Вышеградский. – Варенья принесли домашнего, конфет «Огни Москвы» – вы ведь знаете, как я люблю сладкое!

И в словах его прозвучал очевидный намек на какие-то обстоятельства, только им одним известные. Впрочем, потом Стас мне рассказал, что года четыре назад он встретил Вышеградского в кафе «Шоколадница» и тот широким жестом послал ему на стол бутылку дорогого коньяка и букет роз для его девушки; и как Стасу было неловко и неудобно объяснять девушке, не знавшей о его профессии, почему он не может принять столь любезный и красивый подарок.

А сейчас Стас только улыбнулся, залез в карман и протянул Рудику ириску:

– На тебе сладкого, а за это расскажи мне, как ты вчера «постирал лохов» в магазине «Ява».

– Капитан, как не стыдно: за какую-то ириску вы хотите получить рассказ товарища Шейнина, а может, еще и получше!

Стас сказал укоризненно:

– Марчелло, когда это меня интересовали рассказы? Мой любимый жанр – чистосердечные признания!

– А когда это вы от меня получали чистосердечные признания? – в тон ему быстро ответил Рудик.

– В прошлый раз, например, – равнодушно сказал Стас, а Рудик засмеялся:.

– Так в прошлый раз меня лохи завалили, наглухую…

– Значит, ты все-таки думаешь, что в этот раз я пришел тебя по-семейному навестить, с гостинцами, – ухмыльнулся Стас.

Вышеградский задумчиво почесал подбородок, предположил:

– Вы явились… как это у вас называется… меня прощупать. Но я чист как ангел, на мне железное алиби по любому делу. И я лежу себе в коечке и тихо напеваю: «Ах, васильки, васильки, много мелькает их в поле…» О-очень жалостливая песня, правда, мадам? – впервые обратился он ко мне.

– Я что-то не помню, – растерявшись, сказала я. Лицо у этого парня было сухое, жесткое, но когда он открывал в улыбке ослепительные зубы, на щеках появлялись очаровательные девичьи ямочки, а глаза светились тепло и мягко – безусловно в нем было какое-то непонятное обаяние, так и тянуло в чем-нибудь ему довериться. И наверное, поэтому я спросила: – А чем вы больны, Вышеградский?

– У меня болезнь профессиональная, – горько сказал Рудик. – Язва желудка – как следствие очень нервной работы. Да и вообще…

– Поплачься, поплачься, – снова усмехнулся Стас.

– Тяжелая наследственность, раннее сиротство, три судимости…

– Сиротства, слава Богу, не было, а судимости… Эх, вспоминать неохота! А все оттого, что я неудачник с самого рождения. Представляете, мадам, уже в родильном доме у меня украли клеенчатую бирку, на которой были обозначены мои фамилия, возраст, а главное – пол! И с тех пор я мучаюсь по белу свету…

Я захохотала, и на сумрачном лице Рудика тоже промелькнула тень улыбки, но Стас недовольно покосился на меня, и я умолкла, а он сказал:

– Во сколько у вас здесь, в больнице, прогулка?

Рудик помотал головой:

– В четыре, допустим, но…

– Давай только сразу условимся, – перебил Стас. – Ложные показания допустимы только в отношении фактов, которые я не могу проверить!

– М-да-а, я только хотел сказать, что прогулкой не пользуюсь, – огорчился Рудик.
[1] [2] [3]