ГЛАВА 21. МАРТОВСКИЕ АИДЫ (1)

Значит, нам надо перегнать к местам погрузки в вагоны этапные марши длиной четыреста километров. И четыре дивизии конвоя. Ну, тут есть специалист Министерства путей сообщения, он подскажет, сколько нам понадобится вагонов.

Я думаю, если взять обычный телятник на сорок человек, ну, туда можно набить человек восемьдесят по крайней мере. Конечно, без вещей. Скорость движения предстоит… Дальше шлибесконечные математические выкладки.

Специалист-путеец в форме генерала железнодорожных войск затеял с ним спор.

Походя выяснилось, что в нашем традиционном бардаке не решен вопрос, куда все-таки повезем: на полуостров Таймыр – предварительно намеченную базу расселения, или в конец Сибири Биробиджан. Если далеко на Восток – в Биробиджан, то ехать почти в три раза дальше, но железнодорожное сообщение позволит их компактнее депортировать. Поэтому после долгого обсуждения было решено предложить правительству сделать центром сосредоточения Биробиджан, там у них существует какая-то их опереточная государственность, там их удобнее будет складировать. Игнатьев прекратил спор, задав вопрос по существу:

– Мне надо входить к товарищу Сталину с вопросом: как быть с евреями-половинками? У кого, значит, только отец или мать евреи? Возник горячий спор. Минька Рюмин категорически настаивал на переселении всех, в ком есть еврейская кровь, без исключения. – Полумер для полужидков признавать не будем, – пошутил он категорически. Игнатьев задумчиво спросил:

– Ну, а как быть с семьями? У кого муж или жена – того, это самое? Минька решительно рубанул:

– Или пусть отказываются, или нехай едут с ними. Но если отказываются, то только через всеобщее оповещение, чтобы никаких недомолвок тут не было

***

Генерал Балясный, посовещавшись на месте с мордоворотом из конвойных войск, попросил по крайней мере два месяца на подготовку операции.

– К середине марта будем готовы, – заверил он. Лютостанский, давно тосковавший от невозможности встрять в разговор – тут ему не по чину было разговаривать, – в конце концов все-таки не удержался и тонким голосом спросил:

– А как быть с Левитаном? Все на мгновение остановились и удивленно повернулись к нему. – А что? – спросил Игнатьев. – Ну все-таки любимец народа, еврейский дьякон, как бы голос Советов, – сказал Лютостанский, гадко захихикал и торопливо добавил:

– У меня есть предложение – может быть, записать на магнитофонную пленку его сообщение о выезде всех евреев к местам нового проживания? Запустим ее по радио, а сам он уже будет в это время трястись в эшелоне, – и радостно потер руки. Все засмеялись. – Ну что же, идея деловитая, – кивнул одобрительно Игнатьев. Ободренный успехом, Лютостанский полез дальше и тотчас же получил по сусалам. – А как быть с Кагановичем? – спросил он. Игнатьев перевел на него тяжелый взгляд крошечных замешоченных глазок и сказал:

– А вот это не вашего ума дело, майор… И вытряхнул его из разговора, как со стола крошку. Но эта мысль, очевидно, заставила его сосредоточиться на сложной ситуации с главным жидовинским представителем перед лицом Пахановым. Помотал задумчиво головушкой и неспешно сообщил:

– Думаю, что Иосиф Виссарионович, как Христос, явит чудо – там, в Биробиджане, воскресит он им их любимого Лазаря Моисеича… Все тихонечко заулыбались, захихикали, и я понял, что песенка Кагановича спета.

Такие шутки о действующих членах Политбюро у нас произносят вслух, когда их судьба уже предрешена. Начальник разведки Фитин задал вопрос о том, как отразится на международном положении эта акция. Он располагает, мол, сведениями, что правительства США и Западной Европы могут предпринять очень решительные меры в ответ на депортацию евреев. Игнатьев уверенно махнул рукой:

– Ничего не будет! Иосиф Виссарионович мне точно сказал, что из-за евреев войны с Западом не будет… И Минька грубовато подъелдыкнул:

– Фраера всегда боятся жуковатых… Потом начали обсуждать формально-процессуальную сторону исхода евреев из страны в ссылку и их уничтожение. Здесь главным оратором был Минька Рюмин. Он объяснил, что после проведения казни основных обвиняемых на процессе в крупных городах неизбежно возникнут стихийные погромы, длящиеся в течение недели. Это будет нормальная реакция настоящих патриотов, подлинных граждан, простых советских людей на бандитские действия отдельных изменников Родины – жидов, отравителей, убийц и диверсантов. После этого советское правительство пойдет навстречу пожеланиям оставшихся честных евреев, не причастных к жуткому преступлению, об их добровольном переселении в замкнутую зону для постоянного проживания. Необходимо, чтобы этот исход возглавил какой-то неофициальный авторитетный еврейский лидер… Слушая Миньку, я понимал дальние прицелы Владислава Ипполитовича Лютостанского. Он не оставил своих надежд убить евреев их собственными руками. А Минька уверенно закончил:

– На этот счет у нас имеются интересные разработки, и я их вам в течение недели представлю на утверждение…

***

…Я еще был там, на совещании, в многодесятилетней пропасти прошлого, казалось бы, ушедшего, казалось бы, забытого. Я старался их всех смыть из своей памяти. Я боялся, что Магнуст может расшифровать мои воспоминания и сделать из меня мост между прошлым и будущим. Но он отвернулся от меня, достал бумажник, раскрыл его кожаные пупырчатые створки и добыл пачку купюр, и, когда он разъединял склеившиеся новенькие десятки, на столик выпала его визитная карточка из гостиницы. Я не успел рассмотреть ничего, кроме названия гостиницы – «Спутник». Я сделал большой глоток коньяка и предложил своему мучителю:

– Давай разойдемся по-хорошему. Незачем все это вспоминать.

Там, только тени и призраки. Все это исчезло навсегда. Я пережил их всех, и в этом моя единственная вина перед тобой. А больше на мне вины нету. Я ведь был только солдат этой погибшей армии… Магнуст молча смотрел в стол, двигая неспешно на полированной поверхности мерцающий фужер с коньяком, потом откинулся на спинку стула, усмехнулся и сказал почти с грустью – Когда я разговариваю с вами, то я всегда вспоминаю защитительную речь Фукье Тенвиля. – А он что, тоже у нас служил? – спросил я. – Нет, – покачал головой Магнуст. – Фукье Тенвиль не служил у вас. Он был генеральным прокурором Франции времен Великой революции. И этот маленький человек, бывший лавочник, добился гильотины для тысяч людей. Среди них были вся королевская семья, Дантон, Камил де Мулен, Жак Ру, Гебер, Шомет, Кутон, Робеспьер, Сен-Жюст, ну просто всем он отрубил голову… Я наклонился к Магнусту:
[1] [2] [3] [4]