ГЛАВА 18. ТАМ, ГДЕ РАКИ ЗИМУЮТ… (2)

[1] [2] [3] [4]

– Не ищи меня никогда и нигде! Я умер… – и бросил трубку. И Зеленскому тоже позвонил, попросил спокойно выслушать:

– Твои обвинения вздорны настолько, что ты сам легко можешь убедиться в этом. Напиши официальный запрос в компетентные органы – что ты, мол, вскрыл недобитого бериевца-рю-минца и требуешь провести проверку совершенных им злодеяний. И ты убедишься, что я никакого отношения… – Пропади ты пропадом! – крикнул он и бросил трубку. Я не сомневался, что он и без моего совета напишет такое заявление. И не сомневался в его результатах: во-первых, процесс десталинизации, дебериезации, деГэБэзации уже прекратился, а во-вторых, именно по делу Зеленского никаких письменных следов не осталось. Профессором Зеленским я не занимался. Я его, собственно говоря, и в глаза не видел. Я беседовал с его сыном, Женей Зеленским. студентом третьего курса медицинского института. Это было недели за две три до смерти Великого Пахана, то есть за месяц до прекращения дела врачей. По всей стране уже во всю мощь бушевала всенародная кампания осуждения злодеяний врачей-евреев и русских предателей, подкупленных джойнт-сионистским золотом. К нам обратился за советом замдиректора мединститута по режиму: в их стенах продолжает учебу сын изменника, преступника-отравителя бывшего профессора Зеленского, ныне арестованного и изобличенного органами госбезопасности. Так вот, этот молодой гаденыш в ответ на предложение комитета комсомола выступить на общем собрании и гневно осудить преступления своего отца – категорически отказался. Что, мол, с ним делать, со змеенышем этаким? Женю Зеленского вызвали на Лубянку, и уж не знаю почему, но говорить с ним Рюмин поручил мне. Тоже важная птица сыскалась! Он сидел передо мной на краешке стула и трясся от страха. Он не знал, куда деть руки, и все время охорашивал свой и без того прекрасный зачес. Он был красивый парень – очень похожий на молодого Есенина: ярко-синие глаза, копна золотых волос, ровный прямой нос и трясущиеся вялые губы слабого человека. Девки-медички, наверное, от одного взгляда на него кончали. Я торопился куда-то, не было времени разводить с этим сопляком цирлих-манирлих. – Мне сообщили, что вы горячо и полностью одобряете преступную деятельность своего отца? – быстро спросил я. – Почему?… Я ничего не говорил… – Вы ведь медик? – Да, я учусь в мединституте… – Значит, вы не могли не догадываться, что ваш отец в течение многих лет сознательно убивал лучших людей нашего народа? – Что вы говорите, товарищ полковник! – «Гражданин полковник», – поправил я его. – Гражданин полковник, мой отец – старый врач, участник четырех войн… Он всю свою жизнь посвятил медицине, спасению и лечению людей, он и меня с малолетства приучал к мысли, что нет выше и прекраснее профессии… Как же?… Я помолчал немного и скорбно сказал:

– С вами, Зеленский, по-моему, все ясно… Недалеко яблочко укатилось от яблони. Жаль только вашу мать и мелкого братишку… Он ведь, кажется, совсем у вас малолетний? – Да, Игорьку пять лет, он поздний ребенок, очень слабенький… – Вот-вот. Честно говоря, я нарушаю свой профессиональный долг, допрашивая вас таким образом. Вы уже взрослый человек, и место вам – в камере, рядом с отцом. Судя по тому, что я слышу… Но ваше счастье в том, что вы практически ничего еще не успели сделать, а органы госбезопасности видят свою цель не только в мести и каре врагам, но и в поспитании тех, кто не докатился до последнего предела. – Чего вы хотите от меня? – закричал он, и глаза его от подступивших слез стали, как старая эмаль. – В том-то и дело, что я ничего не хочу от вас, а хочу для вас. При сложившейся ситуации вас надо сажать. А это почти наверное – смертная казнь вашему отцу. – Почему? – всхлипнул-выдохнул Женя. – Суд учитывает прямые и косвенные улики. Преступления вашего отца изобличены до конца, с этим все ясно. Но когда на суде всплывет, что он воспитал себе достойную смену – сына, уже арестованного идейного врага строя, своего последыша в будущей отравительской деятельности, боюсь, что участь его будет решена окончательно и бесповоротно. – Но я ничего не сделал! – в паническом ужасе закричал Женя. – Ах, мой юный друг! Один умник сказал, что все мы родимся подсудимыми и лишь некоторым удается оправдаться ранее смерти.

Советую вам лучше подумать о той роли, которую вы можете сыграть в судьбе отца. Ну, и забывать не надо, конечно, о том, кто будет кормить вашу беспомощную мать, бывшую барыню-профессоршу, и малолетнего слабенького братана… На по-мощь папаши, как вы догадываетесь, надеяться больше не прихо-дится… Вот так я его еще повалтузил маленько и отпустил, взяв слово, что во имя собственного, семейного и отцовского блага он выступит на общеинститутском собрании с развернутым осуждением преступной деятельности отца. Что он и сделал. Вернулся с собрания домой, написал записку:

"Предатели не должны жить среди людей, они заражают их своей подлостью.

Простите, если сможете, я вас очень люблю, мои дорогие. Женя". И повесился в своей комнате. А через месяц старика выпустили из тюрьмы.

***

Сначала вернулся звук. Как через ушные затычки приплыл едкий, злорадный голос Игоря:

– …если ты прав и жизнь только игра, то тебе и сокрушаться нечего. У игры есть правила и судья. Судьба показала тебе желтую штрафную карточку. Если у тебя нет тимуса, то скоро судья достанет красную карточку, и пошел с поля вон… Потом возник свет, и я различил перед собой его ненавистную морду, которая больше не двоилась, не текла, а четко зафиксировалась. И кого-то мне очень сильно напоминала, но в мозгах клубился густой туман, и я никак не мог припомнить: кого же? И не было сил напрячься, подтолкнуть обрюзгшую тяжелую память, хотя похожее лицо я видел совсем недавно, может быть, вчера или позавчера. Если бы я встречался с ним лет тридцать назад, например в приемной Кобулова, я бы сразу вспомнил: те далекие времена и события я помнил с удивительной ясностью. А кого, похожего на Игоря Зеленского, я видел вчера – хоть убей, не мог припомнить… Потряс головой, пошевелил губами и понял, что могу говорить, возвратилась речь. Я и сказал ему:

– Это глупо и несправедливо. Ты мстишь мне за время, в котором мы жили. – Вре-емя-я? – протянул Игорь. – Время без людей – просто пустота.

Это ты и вся ваша компания превратили время в одну сплошную кровавую рану.

Это вы, компрачикосы, изуродовали целый народ, сломали его природу! – Целый народ без его согласия не изуродуешь! Народ был согласен… И природу его не сломаешь… – Я махнул рукой. – Еще как сломаешь! – Он схватил меня за плечо и потащил за собой:

– Идем, идем, я тебе покажу, какой фокус вы с людьми проделали… Я безвольно шел за ним по коридору, хотя мне совершенно неинтересны были его рассуждения: ведь он, ученый дурачок, ни догадаться, ни даже в страшном сне увидеть не мог того, что я знал про манипуляции с целыми народами. Но здесь хозяином положения был он. И я послушно пришел за ним в виварий. Смрад, неживые блики ламп, мерзкое копошение краснохвостых крыс в стеклянных лотках-загончиках. – Вы перестроили память… Вот три группы крыс. Первых загоняли в темный ящик с металлическим полом и пропускали через днище электрические заряды: крысы навсегда запомнили ужас и боль, связанные с темнотой в ящике… Когда их детей загоняли в темный ящик без всякого электричества – они бесновались и сходили с ума, как их родители… В их мозгу произошла функциональная перестройка памяти под действием субстрата, выработанного напуганным организмом их родителей, – пептидов… А вот эта группа – совершенно посторонние крысы, которым ввели пептиды второго поколения, и они реагируют на простой темный ящик точно так же, как те, что мучились в нем. Тебе понятно? Вы воспитали наследственный ген ужаса, который парализует людей без всяких мук и принуждения…

***

Богдан Захарович Кобулов, тяжело пыхтя и отдуваясь – видно, приехал в министерство сразу же после обильного застолья, – сказал мне:

– Нет, не могу удовлетворить твою просьбу… Я не могу взять тебя к себе… ты не представляешь ситуацию. Сейчас заварится каша, какой никогда еще у нас не было. Дадим врагам такую трепку, чтобы все запомнили ее на сто лет… Его огромный живот лежал в специально вырезанном углублении полированного стола и казался диковинным яйцом в футляре, и я думал, что когда однажды это удивительное яйцо лопнет, скорее всего вылупится на свет динозавр. – Инициатива с делом врачей пришла к Иосифу Виссарионовичу помимо нас с Лаврентием Павловичем… Товарищ Сталин поручил курировать дело Крутованову… Я не хочу вмешиваться: пусть все идет, как идет… Сергей Павлович – человек умный, но еще очень молодой… Посмотрим… Если поживем – то увидим… На Кобулове была шелковая кремовая рубашка с завернуты-ми рукавами. Черные толстые мозоли на локтях растрескались, словно пересохшая земля. – А то, что пришел сам, – молодец, хвалю за сообразительность… деловой человек никогда не вложит все состояние в одно предприятие… – Товарищ генерал-полковник, из соображений… – вякнул было я. – Я твои прекрасные патриотические соображения понимаю, – перебил Кобулов и пренебрежительно махнул рукой:
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.