ГЛАВА 16. «ОРБИС ТЕРРАРУМ» (2)

Я пожал плечами. – Как дела? – спросил Абакумов. – Вроде нормально, – сказал я осторожно. – Иди сюда… На чужих, заемных ногах доковылял я до стола, а министр выдвинул ящик и достал оттуда маленький блестящий пистолет. И тут я, как Минька, подумал растерянно: почему же сначала меня, а не его? Абакумов подбросил на здоровенной ладони пистолетик, ловко поймал и неожиданно кинул мне его через стол. Взял я пушечку во вратарском броске и, не веря ушам, услышал скрипуче-насмешливое:

– Благодарю за службу… Личный подарок тебе… И, не успев еще поблагодарить, я рассмотрел на рукоятке изящного браунинга гравировку: «КАПИТАНУ В. А. САПЕГЕ ОТ МИНИСТРА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ УКРАИНЫ П. МЕШИКА». И глядя в жуткие абакумовские зрачки, огромные, на кровянном настое белков, не мог понять: велит он мне застрелиться или действительно благодарит за службу. И что это за странный браунинг? Красивая пятизарядная игрушка. Дамский фасон. Никелированный, с чернью, на рукояти – накладки из слоновой кости. А на кости – «Сапега». Сапега. Кто такой? От Мешика. Личный подарок – теперь уже мне. Что это значит? Просто намек? Или пистолет должен как-то стрельнуть? Думай быстрее. Быстрее! Может быть, в этом браунинге спасение? "Сапеге от Мешика'. Мы встречаемся с Мешиком в этом кабинете сегодня ночью. Он должен подтвердить мои слова. А подтвердив, написать рапорт на Крутованова. Так… А может, я должен из этого пистолета застрелить Мешика и чтобы подумали на Сапегу? Да нет, чушь какая-то… – Спасибо большое Виктор Семёныч. -Кушай на здоровье, – пудово усмехнулся министр. -А что, Сапеге он больше не нужен? – подкинул я браунинг на руке.

– Нет Сапега больше глупостями не интересуется…

– А раньше интересовался?

– О-о! Большой был шалун! Любимец товарища Мешика, личный адъютант.

Весельчак и бабоукладчик – саму Мешичиху ублажал… – Да-а… Бывает… – промычал я неопределенно, а внутри меня сотрясала едкая дрожь, потому что я понимал: не посудачить праздно об утехах в генеральской семье вызвал меня срочно Абакумов. Он для меня приоткрыл наборную дверцу тайника в своем сейфе, полном личных секретов профессиональных хранителей чужих тайн.

Пистолет был оттуда – из заветной схоронки. И вынул его Виктор Семеныч для того, по-видимому, чтобы в принципе отбить у Мешика охоту сопротивляться.

Крутованов должен быть заколочен во гроб безукоризненно. Но зачем он дал этот браунинг мне? Какая мне отводилась роль в предстоящем спектакле с Мешиком?

– Бывает, бывает… – согласился злобно-весело Абакумов. – Бывает, и гусь кобыле заправляет. Вот только конфуз у Сапеги с Мешичихой вышел. Вскарабкался он на нее, как таракан на краюху, да, видно, торопился сильно: он и портки не снимал. А пистолетик этот, министром дареный, лежал в кармане. От прыжков да страстных судорог соскочил предохранитель. Ну, шахматист хитроумный, скажи, что случилось из-за этого – Самопроизвольный выстрел? – уверенно предположил я, а сам быстро думал о том, что, судя по благожелательной откровенности Абакумова, не читал он еще протокола, написанного Минькой, и это означало наличие какого-то времени у меня для маневра, существование маленькой лазейки в жизнь.

– Вот именно – выстрел. Пробуровил он ей пулей жирную ляжку, а себе – форменные галифе. Теперь скажи, что должен был совершить наш друг Пашка Мешик, вызванный обслугой в свой срамотной дом? – Сделать вид, что ничего не было. Точнее говоря, несчастный случай. Вытирала жена пыль со стола и нечаянно прострелила себе жирную ляжку… – Правильно. Так Мешик и поступил.

Ничего не было. И – обделался… – Почему? – Потому что я тоже сделал вид, что ничего не было… Раз он помалкивает, то и я решил подождать, посмотреть, как он меня перехитривать будет, как Сапегу своего бойкого без меня карать станет. -Дождались? – спросил я с искренним интересом, поскольку эта история могла быть разъяснением моей роли в игре с Мешиком, а могла быть и предупреждением о моей судьбе. Так сказать, жребий, вынутый на предварительный анализ. – Конечно, дождался. Меня, Павел, перехитрить нельзя. Вопервых, я знаю все. Потом у меня есть терпение – два, и законы жизни я хорошо понимаю – это три. Коль скоро Мешик сделал вид, что ничего тогда не было, значит, все события просто передвинулись вперед. Надо их предусмотреть, подготовиться и ждать. И однажды в сводке я прочту: «… исчезновение капитана госбезопасности Сапеги…» Не знаю, может быть, я и вздрогнул тогда. А может, годами наработанная, тренированная выдержка спасла. Но впервые я испугался Абакумова не привычным страхом пред его всевластием над моей судьбой, а какой-то мистической боязнью его способности угадывать мои мысли, побуждения, душевные импульсы. Ведь всего полчаса назад я прикидывал возможность исчезновения Миньки Рюмина в известковых ямах у старого кирпичного завода. – Видишь, как бывает, – раздумчиво, не спеша сказал министр. – Ушел Сапега утром из министерства, а домой не пришел. И не видел его больше никто. Почти никто. А Пашка-то Мешик уверен, что наверняка никто не видел. Да только вот пистолетик Сапегин в сейфе у меня оказался.

Случайно, само собой… И рапорт соответствующий. Вот какие пироги…

Помолчали мы отчужденно. Я – от неопределенности своего положения, министр – от досады, что пришлось ему со мной, ничтожным червяком, мизераблем этаким, делиться одним из своих сокровищ тайновладения. Хоть и для дела – а все равно жалко. – Что я должен делать? – спросил я. – Ничего. Носи этот пистолет всегда. И везде. Понял? Всегда! Мне показалось, что я догадался:

– И сегодня ночью тоже? – Я сказал – всегда! – заметно раздражаясь, крикнул Абакумов. – Я понял, Виктор Семеныч. Но приказом запрещено входить к вам в кабинет с оружием. – Я скажу Кочегарову. Тебе будет можно. Кажется, я понял.

Какие– то подробности намерений Абакумова мне, естественно, не были известны.

Но одно было ясно: нашу очную ставку с Меишком он планирует не как официальную процедуру, а вроде дружеского разговора с пьянкой, которой будет внимательно дережировать. И не хочет объявлять Мешику, что знает в подробностях историю с Сапегой. Наверняка вдруг попросит у меня под каким-нибудь предлогом пистолет, потом покажет хорошо знакомую вещь Мешику, ввергнет его в полную панику, в ужас. И сосредоточит все внимание Мешика на мне – человеке, владеющем тайной убийства Сапеги. Мешик после этого, безусловно, подшердит все о саксонском алмазе, прилипшем к рукам Крутованова. И возненавидит меня лютой, смертельной ненавистью. А проникшись этим высоким всепоглощающим чувством, Мешик через свои немалые связи соберет всю гадость обо мне и при первом удобном случае вручит Абакумову. Вот и будем мы, ненавидя и боясь друг друга, лежать в обнимку в сейфе с наборным замком у министра и работать на него, не переводя дыхания, ибо кто первый устанет, тот вылетит из игры. В никуда. Как Сапега. Прекрасный ход. Просто великолепный. Как говорят бильярдисты – кладка на две лузы. А министр сидел, по-бабьи подперев ладонью щеку, смотрел он меня грустно:

– Вопросы есть? – Никак нет, товарищ генерал-полковник! Все понял. Пистолет всегда будет при мне, – и бережно опустил браунинг во внутренний карман. Абакумов вздохнул и, видимо, не доверяя до конца моей сообразительности, поведал печально:

– Рассказывали мне, что Пашка-то Мешик денщика совсем отстранил от чистки сапог. Только мадам министерша их чистит, чуть не языком блеск наводит и сама же ему их обувает. Это у нее епитимья такая. А Пашка, когда пьяный, хлещет ее голенищем по роже, приговаривает: «Эх ты, кусок старой б…, какого парня пришлось из-за тебя… Э-эх!…» Хмыкнул я неопределенно, а Виктор Семеныч подмигнул мне товарищески и, чтобы я не отдалялся слишком, не отплывал сверх меры от борта его державного корабля, подцепил меня багром своего сверхсознания, подтянул ближе:

– Смотри, Пашуня, в генералы выбьешься – не заводи себе прытких адъютантов. А то придется твоей евреечке сапоги генеральские полировать: ее гордыне – горечь хинная, а тебе – злоба лютая…

– Неодобрительно покачал головой и бросил – Ну ладно, свободен. Можешь идти… Почти до двери я дошел, пересекая необозримый кабинет, когда услышал за спиной негромкое:

– Прочитал я протокол допроса… этого… как его…

Когана… что ль? Я замер. И сердце в груди оборвалось и повисло в пустоте грудной клетки. Медленно-медленно обернулся, и показался мне Абакумов бесконечно далеким, будто смотрел я на него в перевернутый бинокль. -…Товар-малина, говна в нем половина… Этот следопыт наш… Рюмин… ба-альшой выдумщик… И усердие в нем не по уму… И, упреждая меня, сказал быстро:
[1] [2] [3] [4]