ГЛАВА 15. ТАТАРСКИЙ ПОДАРОК (2)

– Как думаешь, Пашка, если б собрать всю выпивку, какую я за всю жизнь слакал, наберется цистерна? – Железнодорожная или автомобильная? – уточнил я. – Железнодорожная, – подумав, сказал министр. – Пульмановская или малая? – всерьез прикидывал я.

– Ну, малая, – махнул рукой Абакумов.

– Малая наберется, – заверил я.

– И я так думаю, – печально помотал головой министр. – И не пить нельзя: жизнь не дозволяет. – Печень от выпивки сильно огорчается, – заметил я глубокомысленно. А он захохотал:

– Я, Пашка, до цирроза не доживу. Я умру молодым. Даже обидно умирать с таким хорошим здоровьем… – Зачем же тогда умирать, товари генерал-полковник? Живите на здоровье, нам на радость. Мы же вас все любим. – Знаю я, как вы меня любите. Шакалы. Меня на всей земле один Иосиф Виссарионович любит! И ценит. А на вас – на всех! – Положить мне с прибором. И подвесом. Мне показалось, что он не только пьян – он бодрится, он успокаивает себя. – Ладно… – сплюнул долгой цевкой на толстый ковер. – Досье принес? Я молча протянул стопку листов. Абакумов отодвинул их далеко от глаз, долго внимательно читал, иногда хмыкал от удовольствия, хихикал, подмигивал, цыкал пустым зубом, потом повернулся ко мне и обронил лениво:

– А что же ты агентурное дело не принес? Этого – Он взглянул на лист:

– Дыма этого самого?… – Виктор Семеныч, я же не знал, что вы им заинтересуетесь. А во-вторых, вы своим приказом запретили выносить из кабинетов агентурные дела. Ну и потом… я вот у ваших дверей встретил Крутованова… Хороши бы мы были, полюбопытствуй он заглянуть в мою папочку… – Ну-ну… – вяло, раздумчиво помотал он башкой, не обратив внимания на мое нахальное «хороши бы мы были…». Опустил опухшие веки, спросил безразлично:

– А ты нешто знал, что встретишь здесь его?

– Я это всегда допускаю, – заметил я.

– Ну-ну, – снова бормотнул он и как всегда без нажима – будто случайно вспомнил – сказал:

– Сопроводительный рапорт к досье ты почему не написал? Так, мол, и так, сообщаю вам, дорогой шеф, что мною получены следующие данные… А-а?

– Виктор Семеныч, я же ведь стараюсь не за страх, а за совесть и поручения ваши люблю выполнять вдумчиво… – Вдумчиво… хм… Ну, и чего ж ты удумал, старатель? – Что пули из говна не льют. Этот материал – пуля. И поднимете вы досье, я полагаю, о-очень высоко. 0-очень! Станет Он читать рапорт – кто такой Хваткин? Опер? Подполковник? Гиль, роженец. Дрянь. Куда лезет, поросенок неумытый?!. А если подпишет рапорт генерал-лейтенант Мешик – вот это уже совсем другой коленкор. – Мешик? – переспросил министр, не открывая глаз, и был у него вид дремлющего усталого человека. Но я-то знал, что он не дремлет, и глаза прикрыл потому, что быстро и зло соображает, и никакой он не усталый человек, а затаившийся в насидке кровоядный зверь, готовящийся к прыжку. -Конечно, Мешик, – заверил я. – Если рапорт подпишет Хваткин, то это не пуля, а бекасиная дробь. А если Мешик – жакан, медвежачий снаряд… – Почему? – приподнял рисованную бровь Абакумов. – Потому что если досье идет за моим рапортом, то Мешик – чистый бескорыстный свидетель. Он мне камень отдал, я это подтверждаю в рапорте, и с него взятки гладки… Чего там дальше с алмазом происходило, он знать не знает и знать не желает. А ведь дело-то не так обстоит. – А как оно обстоит? – буркнул шеф. – Мешик-то не корейским сиротам голодающим камень отжалел, у него с камешком надежды были связаны – наверняка ведь он у Крута поинтересовался: что там с нашим подарком Хозяину слыхать? А тот, безусловно, ему ответил, что, мол, сейчас не время, не место, нет случая, пока повременим. Так что Мешик точно знает, что алмаз к Крутованову прилип… – И что? – сухо, с недовольной гримасой спросил Абакумов, но я не сомневался, что он уже обо всем этом подумал и меня заставляет декламировать предстоящую комбинацию, дабы проверить на чужой башке свои построения. – А то, что если Мешика вызовет по моему рапорту Лаврентий Палыч или, упаси Бог, Сам, то Мешик обделается со страху и станет от всего по возможности отказываться. А здесь, в вашем-то кабинете, прочитав это досье, он сразу сообразит, что контролируете ситуацию вы – и под вашу диктовку напишет любой рапорт, тогда вы становитесь совсем ни при чем… – Как это – ни при чем? -Ну, это, мол, не ваша инициатива, а официальное заявление одного из ответственных руководителей МТБ, республиканского министра, генерала, старого чекиста! И ваша прямая обязанность – доложить товарищу Сталину о таком чрезвычайном факте. И дорогому Сергею Павловичу – шандец… Со стороны могло показаться, что Абакумов совсем заснул. Но какой это был сон! Темная, страшная греза наяву, предутренняя сладкая мечта о скорой мести, порог счастья, забрызганный кровью и мозгами смертного врага! Но министр встряхнулся, открыл набрякшие глаза и налил в сбою рюмку виски, подумал, плеснул в чей-то недопитый бокал – взглядом показал на него:

– Давай выпьем, старатель… Хитер ты, однако. Своей смертью не помрешь…

Проглотил я палящий ком кукурузного пойла, виски в виски ударило. Абакумов снял ноги со столика, тяжело поднялся и, чуть пошатываясь, подошел к сейфу, долго бренчал ключами, отпер полуметровой толщины дверь, а там был еще один запертый ящик с наборным замком. Шеф нажал несколько кнопочек, перевел цифры на счетчике, щелкнув, отворилась дверца; в это стальное дупло и положил он мои листочки.

Господи, какие там лежали тайны! Можно поклясться, что в мире нет хранилища больших богатств, чем сейф Виктора Семеныча Абакумова. Ибо любое богатство – это власть, и не существует сильнее власти, чем всемогущество хранителя чужих тайн. И растет эта власть, пухнет и наливается мощью пропорционально количеству этих тайн. И наша замечательная Контора – всесоюзный, всемирный банк человеческих секретов, которые были отняты у их хозяев расстрелами, битьем, обысками, агентурными донесениями, шпионскими сообщениями и оперативными комбинациями, – Контора обрела неслыханную власть над людишками, взяв к себе на хранение подноготную целых народов. И нечто самое интересное, подспудное, сокрытое, незримое, затаенное – из жизни хранителей чужих тайн, властелинов чужих замыслов и поступков – лежало в сейфе главного хранителя чужих судеб генерал-полковника Абакумова. Поэтому, заглядывая исподтишка в заветный ларец министра, я слушал оглушительный стук своего сердца и напряженно соображал: удастся ли мне пронырнуть сквозь разрастающуюся лавину борьбы за чужие тайны или она подхватит меня и поволочет имеете со всеми – «на общих». Ведь каприз нашей жизни состоял в том, что свою охоту за тайными я совершал самовольно, негласно, секретно, как говорится, строго конфиденциально, и все мое хитромудрие было сейчас направлено на то, чтобы не сдать эту тайну на хранение Абакумову. Одна из моих тайн уже лежала у него в сейфе. По-моему, достаточно. И дело не в том, что я не верил в добрые чувства Абакумова ко мне. Просто хранение таких важных тайн – невероятно тяжелая работа. И опасная. Никогда нельзя угадать, в какой момент он оступится, чудовищный груз рухнет на него и хранилище перейдёт в чужие руки. Чьи?… А вот этого, кроме бессмертного Пахана, заранее знать не мог никто, потому что никогда явные фавориты не входили хозяевами в зал заседаний правления страхового общества России…

***