ГЛАВА 14. ЦИРК (1)

Фужер с водкой был огромен и живителен, как кислородная подушка.

Остановившееся сердце встрепенулось, и дыхание открылось, жидкий мой наркоз пригасил ужас, вдохнул надежду; и хотел я сказать Магнусту, что не в Элиэйзере Нанносе дело, разве с него такой разговор начинать следует, как увидел вдруг, что шагает между столиками по пустоватому ресторанному залу Абакумов…

…Виктор Семенович, незабвенный министр наш.

…высокий, молодой, краснорожий, как всегда – немного выпивши, в гимнастерке распояской, погоны звездами сияют. Улыбается хитровато, пальцем грозит:

– Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами! – Вас же расстреляли, Виктор Семеныч, давным-давно… И могилы вашей нет… – Ну и что? А у тестя твоего, у еврея этого, фамилии не помню, – у него разве могила есть? В землю уходим, облаком-пеплом улетаем – а всё мы здесь… – Этого не может быть! Время тогдашнее утекло… – Обманулись мы, Пашка: время-то, оказывается, – кольцевая река. За окоем утекла, обернулась и к нам снова пришла… Ответ держи передо мной, Пашуня… – За что, товарищ генерал-полковник? – За то, что я тебя, ничтожного, безвестного, сопливого, на груди пригрел, взрастил, червя этакого, в жизнь вывел, а ты меня в конце концов погубил… – Это не я! Это Минька Рюмин! – Не ври, змееныш! Минька Рюмин был просто осел и жополиз. Это ведь ты придумал дело врачей-убийц?

– Я…

***

Но и он, всемогущий когда-то министр, давно расстрелянный, а теперь воротившийся на карусели времени, с меня взыскивает. Виктор Семеныч, да что с вами со всеми? Неужто дей-ствительно у всех память напрочь отшибло? Да напрягитесь вы, припомните, что было…

Был Великий Пахан. -Мы. Божьей милостью. Иосиф Единственный, Император и Самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский. Новгородский.

Царь Казанский, царь Астраханский, царь Польский, царь Сибирский, царь Херсонеса Таврического, царь Грузинский. Великий князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольскии и Финляндскии. Князь Карельский, Тверской и Югорский, и Пермский. Государь и Великий князь Новагорода, Черниговский, Ярославскии, Обдорскии и всей северные страны повелитель. И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския. Черкасских и горских князей и иных – наследный Государь и обладатель. Государь Туркестанский, Киргизский, Кайсацкий. – Мы, Авгусейшии Генеральный Секретарь Коммунистический, Председатель Правительства Всесоюзного, Генералиссимус всех времен и народов, Почетный Корифей Академии Наук, Величайший Вождь философов, экономистов и языковедов, Друг всех детей и – физкультурников.

Вот он – был.

Низкорослый, рябой, рыжий уголовник. Вместилище всей этой имперской красоты.

А мы, прочие – четверть миллиарда, – существовали при нем. Отцы-основатели нашей пролетарской Отчизны отменили вгорячах старый царский герб и придумали новый: хилые пучки колосков, серп доисторический и каменный молоток. Будто знали, куда идем, как жить станем. Но старый герб не сгинул. Кровяной силой наливался, багровым нимбом светился над головой Пахана – страшная двуглавая птица, знавшая только один корм: живое человечье мясо. Одну клювастую голову орла звали Берия, другую – Маленков. Первый кровосос – шеф полиции, другой – шеф партии. И лапами общими, совместными когтили неутомимо державу, и скипетром неподъемным гвоздили без остановки по головам – покорным и несогласным, все равно, кому ни попадя…

…и увидел, что шагает мне навстречу по коридору Абакумов.

…Виктор Семеныч, всевластный министр наш, распорядитель Конторы, лукавый глупец, простодушный хитрец, весьма коварный молодец.

Абакумов – меня чуть повыше и годами маленько постарше, морда лица багровая, с окалиной кипящего в нем спиртового пламени. Верхние пуговки гимнастёрки расстегнуты, погоны сияют, сапожки шевровые агатовым цветом налиты. И красные генеральские лампасы кровяной струёй сочатся по английским бриджам.

Улыбается хитровато, пальцем грозит:

– Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами!… Очень удачно встретились мы. В коридоре, неподалеку от его кабинета. Наверное, к кому-то из замов своих заходил, анекдоты рассказывал. Веселый, еще не пьяный, но уже прилично поддавший.

Времени – начало девятого вечера, зима пятидесятого года, уже сгорел в крематории безвестный бродяга профессор Лурье, но Лютостанского я еще не знаю, он сидит в бюро пропусков, выписывает своим букворисовальиым почерком удостоверения чекистам, и Минька Рюмин еще только старший следователь, но уже заражен мною делом врачей-убийц, ои горит и топочет от нетерпения ногами, а начальство еще не знает плана, его надо доиграть, оформить и представить в нужном виде, в подходящую минуту и в надлежащие руки. -…Какие же у нас подвиги, товарищ генерал-полковник? Корпим над бумажками помаленьку. Это раньше вы меня для боевых дел привлекали, а теперь я клерк.

Форменных штанов от срока до срока не хватает – на стуле протираю…

Абакумов засмеялся, хлопнул меня поощрительно по плечу:

– Не прибедняйся, обормот! Я тобой доволен. Хорошо соображаешь, собачий сын, стараешься. А мастеров по автокатастрофам или внезапным самоубийствам у нас хватает.
[1] [2] [3] [4]