ГЛАВА 12. «ПРОПАСТЬ» (1)

– Много. Достаточно много. И вам не справиться. -Ох, сынок, что это ты меня все пужасшь, в угол загнать стараешься? Ты меня, похоже, за кого-то другого принимаешь! Магнуст покачал головой и упер в меня мягкий, задумчиво-внимательный взгляд удава, а я с отвращением ощутил, как быстро удлиняются, растут мои уши, наливаются кровью глаза и переполняет меня рабья инсультная неподвижность, жестокая связанность чужой волей. -Нет, я не ошибся. Вы -это вы. И вы даже лучше, дорогой папа, чем я вас представлял по рассказам.

– Вот и вижу я, Магнустик, что чересчур много рассказов ты обо мне наслушался.

– Это правда. Много. Вот столько… – и раздвинул большой и указательный пальцы сантиметров на пять, будто держал между ними сигаретную пачку или стакан.

Или папку уголовного дела.

– Брось, сынок, не слушай глупостей – мы же с тобой интеллигентные люди!

– Нет! – засмеялся Магнуст и снова замотал башкой:

– Вы – нет, дорогой папа…

– Это почему еще? – вздыбился я.

– Потому что русские интеллигенты – это плохо образованные люди, которые сострадают народу. А вы – уважаемый профессор, следовательно, человек, хорошо образованный. И народу не сострадаете. Он, еврейская морда, откровенно смеялся надо мной. Ладно, раз пока не удается атака, то и я посмеюсь. Он же сразу понял, что я небывалый весельчак. И доверительно хлопнул его по плечу, а ощущение осталось такое, будто ладонью о косяк рубанул. – Льстишь ты мне, чертушка! Какое уж там образование – по ночам между работой и сном научные премудрости постигал! Как говорят – на медные деньги учился.

– Надеюсь, не переплатили? – сочувственно спросил Магнуст.

– Кто его знает, может быть… – пропустил я и эту плюху промеж глаз. – А скажи мне, сынок, откуда ты язык наш так хорошо знаешь? – А я учился на настоящие деньги. На золотые, – серьезно заверил Магнуст. Он сидел передо мной, удобно развалясь на стуле, Магнуст Беркович, иудейский гость, и пел не спеша свою нахальную арию про их богатство и силу, и в его фигуре, позе, выражении лица было ощущение гибкой мощи, очень большой дозволенности и сознания моей беспомощности. А развязности в нем все-таки не было.

Развязность – всегда от неуверенности и слабости. Развязность – извращенная мольба о близости, визгливая просьба трусов и ничтожеств о снисхождении. И вдруг с щемящей сердце остротой вспомнил, что когда-то, много лет назад, я сидел вот так же, слегка развалясь, за своим огромным столом на шестом этаже Конторы и беседовал с людьми, для которых я был велик, как архангел Гавриил, потому что держал в руках ниточку их жизни и в моей власти было – только ли подтянуть ее чуть потуже, подергать сильнее или оборвать ее вовсе. Мне не было нужды в развязности. Развязным был Минька Рюмин. А мы, с моим зятьком дорогим, Магнустом Берковичем, родственничком моим пришлым, – нет! Мы другой закваски ребята, иного розлива бойцы. Наклонился он ко мне ближе, облокотился о столешницу, заскрипели жалобно ножки, и мелькнула почему-то быстрая мысль, что была на Руси в старину мера такая – берковец. Берковец – десять пудов. Какие там пуды. Нет больше в мире никаких пудов. Это только мы свой нищенский урожай на пуды мерим. Берковец теперь называется баррелем. В слове «баррель» – бормотание нефтяных струй, бойкий рокот золотишка.
[1] [2] [3] [4]