– Давай, давай, давай! – орал Жеглов. – На всю железку жми!
Метров триста было до грузовика, и он ходко набирал скорость. Наш шарабан тоже трясся, как молодой. На Трубной "студебеккер" свернул направо, с р">

x x x

[1] [2]

x x x

"На боевом посту"

В годы 4-й сталинской пятилетки московские заводы будут выпускать три новые марки автомобилей: "Москвич", ЗИС-110 и ЗИС-150. "Москвич" – это небольшой малолитражный 4-местный автомобиль, окрашенный в серый цвет…

– Давай, давай, давай! – орал Жеглов. – На всю железку жми!

Метров триста было до грузовика, и он ходко набирал скорость. Наш шарабан тоже трясся, как молодой. На Трубной "студебеккер" свернул направо, с ревом попер в гору, и мы завыли от злости – на горе-то мощный мотор себя сразу покажет! Но Копырин вдруг резко крутанул на Рождественскую улицу.

– Ты куда?! Куда, я тебя спрашиваю?! – взвился Жеглов за спиной Копырина.

Тот сердито обернулся:

– В кабинете у себя командуй, Глеб Егорыч! А здеся я!..

– Потеряем! По-отеряем!

– Никуда мы их не потеряем, – спокойно сказал Копырин. – На Сретенке сегодня ночной марш – аэростаты через Кировскую повезут, движение перекрыто. Никуда они от нас не денутся…

Копырин крутанул налево, в Варсонофьевский переулок, выскочил на улицу Дзержинского – и прямо перед нашим носом промчался с гулом "студебеккер" с погашенными огнями. Зазвенела пружина сцепления, глухо пророкотали подшипники в моторе. Копырин врубил вторую скорость и погнал за грузовиком в сторону Кузнецкого моста. Расстояние между нами сократилось метров до двухсот.

Пасюк стирал какой-то ветошью кровь с моего лица, я отталкивал его руку, а боль невыносимо полыхала во всем изрезанном стеклом теле.

От Манежа нам навстречу неторопливо тянулся троллейбус, весь засвеченный голубовато-желтым сиянием.

– Тараскин, около "Метрополя" пост ОРУДа – прыгай на ходу, предупреди их, пусть объявят общегородскую тревогу! – скомандовал Жеглов, но в этот момент "студер" с душераздирающим воем покрышек вильнул налево, на встречную полосу движения, прямо в лоб троллейбус – огромная светящаяся коробка его, такая мирная, пассажирская, неуклюжая, просто дыбом встала, осаживаясь на задние колеса под визг и скрежет тормозов, полетели с проводов, погас свет, полоснул воздух оглушительный треск отрываемого буфера. "Студер", надсадно фырча, нырнул в узкий проезд и исчез под аркой…

Нас всех скинуло со скамеек – Копырин, чтобы не врезаться в замерший троллейбус, заложил за его кормой крутой вираж и выскочил через бордюр на тротуар, выровнял автобус и метнулся вслед за грузовиком под арку около первопечатника Федорова. На повороте Копырин еще успел рвануть костыль-рычаг, распахнулась, запарусила дверь, и Коля нырнул в мокрый темный проем на улицу, перевернулся через голову, но, когда я посмотрел в заднее стекло, он уже вскочил и, согнувшись пополам, прихрамывая, бежал к "Метрополю"…

"Студер" снова оторвался от нас на несколько десятков метров и мчался по улице в сторону Красной площади. Здесь он не мог, никак не должен был уйти от нас – там впереди были милицейские посты, они должны перекрыть трассу… На повороте я ударился головой о стенку, и кровь снова сильно засочилась по лицу, я утирался рукавом и почему-то вспомнил о брошенном в "Савое" плаще – в кармане был платок и завернутый в газету довольно большой кус хлеба…

Копырин резко затормозил, крутанул налево руль и сразу же отпустил тормоз – задок автобуса мгновенно забросило вперед, машина повернулась почти перпендикулярно, прыгнула в глубокий черный провал подворотни, и я подумал, что это, наверное, один из хитрых копыринских проходных дворов. Направо, направо, прямо, налево, палисадник, налево, сарай… С пулеметным перещелком досок снес Копырин штакетный забор… удар… направо, ухаб… налево, еще налево, подворотня – вылетели в Ветошный переулок. Налево… Направо…

– Вон он!.. Вон он, гад!.. – закричал Пасюк, показывая быстро удаляющуюся в сумрак тень – "студер" снова был почти рядом и мчался к улице Куйбышева.

– Глеб Егорыч, еще немного – и баллоны мои не сдюжат, – сказал Копырин. – Я ведь просил…

– Давай, давай, отец! Не время…

– В Зарядье он, сука, рвется. Там есть где притыриться…

– Отсеки его! Давай налево…

– Нельзя! Он себе на набережную ход оставит – мне его там не прищучить…

На спуске к улице Разина мы почти настигли "студер", повисли прямо на его хвосте. И тут откуда-то появилась эта треклятая "эмка" – откуда, из какого двора она вынырнула, черт ее знает, но она словно из-под земли выросла между нашим капотом и железным задним бортом "студера"! Пасюк сердито бормотал что-то в усы, скрипел зубами и матерился Жеглов, дергая поводок сирены, которая заклинила в самый нужный момент, а Копырин врубил весь свет, нажал и не отпускал свою бибикалку, и она гудела над ночным городом жалобно, неостановимо и зло. В свете фар нам был виден на заднем сиденье в кабине "эмки" полковник, который, повернувшись к нам, махал кулаком и что-то кричал своему шоферу, который нарочно притормаживал машину и старался закупорить проезд, чтобы остановить нас…

– Ах, идиотство! Ах, дураки! – хрипел в исступлении Жеглов, а "студер" уже вылетел на улицу Разина и поворачивал налево, к Зарядью.

Высунувшись в окно до половины, Жеглов дико заорал:

– Прочь! С дороги! Прочь! Милиция!..

Но в "эмке" его не слышали и всерьез намерились задержать "автохулиганов". В руке у полковника блеснул пистолет.

Жеглов тихо сказал Копырину:

– Давай, отец, сделай его…

– Ох, Глеб Егорыч, – неуверенно бормотнул Копырин. – Ответим за это, ох ответим…

– Ответим, Копырин, мы все время за что-нибудь отвечаем. Давай!..

Копырин вздохнул, дал газ, чуток руля подвернул, выскочил одним колесом на тротуар, сделал еще рывок, поравнялся с "эмкой", дернул налево и столкнул ее с дороги. С воплем разорвалось железо на борту – полосой обшивку вырвало, – "эмку" развернуло в обратную сторону, а Копырин уже срезал угол поперек улицы Разина к Щепотинкину переулку, где промелькнул кузов "студера". Не успели мы его прихватить на зигзагах Зарядья – быстроходный грузовик проскочил на Москворецкий мост. А Копырин давил акселератор на всю железку, удерживая крайний левый ряд, чтобы не дать "студеру" поворот на Болотную площадь.

У вылета Москворецкого моста наглухо горели красные огни светофора, и я увидел, как из орудовского "стакана" вылез милиционер и побежал наперерез "студеру", свистя и размахивая полосатой палочкой. Он добежал до середины проезжей части, и грузовик снова вильнул на встречную полосу, на один миг он заслонил от меня милиционера, и в первую секунду я не смог понять, что это, большое, темное, как мешок, вылетело из-под носа "студебеккера", и только когда фары автобуса полоснули на мостовой безжизненное тело с запрокинутой головой, сразу же исчезнувшее в ночи, Копырин глухо сказал:

– Убили, бандиты…

"Студер" с грохотом, как в трубе, прокатил по булыжнику и погнал к Балчугу, на Яузскую набережную.

– Глеб Егорыч, тут он от нас уйдет! Тут у мотора его ресурс…

Но Жеглов уже лег животом на рамку окна, высунулся наружу, и его длинноствольный парабеллум качался в такт прыжкам машины.

– Стреляй, Глеб Егорыч, уйдут проклятые!.. – плачущим голосом говорил Копырин.

Жеглов не отвечал, он чего-то дожидался, и выстрел грохнул совершенно неожиданно. "Студер" впереди дернулся, вильнул, но продолжал набирать скорость.

И опять медленно покачивался черный пистолетный ствол, и капля огня вдруг сорвалась с него, и снова – раз-раз – плюнул он огнем.

Глухо ревел мотор, с воем бились по мостовой старые баллоны, где-то далеко зазвенел трамвай и пронеслась трель милицейского свистка.

И, наповал убивая все эти звуки, ночь треснула подряд несколькими новыми выстрелами: Жеглов стрелял серией, и, глядя на борт "студебеккера", плавно поворачивающего направо, в сторону чугунного парапета набережной, я не мог понять, куда же это бандит направляется, пока с чудовищным гулом "студебеккер" не врезался в ограждение и прошил его, как ножом прошел, и какое-то время еще крутились в воздухе задние колеса, даже дым из выхлопной трубы был виден в свете наших фар, и с мощным плеском, глубоким вздохом усталости и наступившего наконец облегчения, "студер" нырнул в воду…

…Копырин осветил фарами реку, поставив автобус носом на тротуар в том месте, где грузовик сшиб ограду. Здесь было мелко, и "студер" ушел в воду только до кабины.

– Неужели обоих?.. – растерянно спросил Жеглов.

Около нас стали тормозить машины, примчался милицейский мотоцикл, с сиреной подкатила оперативная машина с Петровки, появились какие-то поздние прохожие. Жеглов приказал одному из милиционеров очистить место происшествия от посторонних.

– Давай, Пасюк, надо в воду лезть, – сказал он, и Пасюк молча стал стягивать сапоги.

– Я тоже полезу, – сказал я.

– Сиди уж, – отрезал Жеглов и крикнул орудовцу: – Вызовите "скорую помощь" и перевяжите нашего сотрудника!..

В этот момент в полузатопленной машине дрогнула дверь, и на подножку медленно вылез Фокс – у него было разбито лицо, кровь текла по рукам, он был черный, мокрый, страшный, и только лучился на свету орден Отечественной войны. Он ухмылялся разорванным ртом, но улыбка была жалкая, неестественная, чужая, как у сумасшедшего.

– Ваша… взяла… граждане… Повезло… вам… – сказал он раздельно.

Жеглов перегнулся к нему через барьер:

– Кому поведется, у того и петух несется. И такая поганая птица, как ты, тоже у меня нестись будет! Лезь наверх, паскуда, пока я ноги не замочил…

Фокс обернулся назад, словно прикидывал, сколько до другого берега будет, но был тот берег далеко, а Жеглов – прямо над головой.

– Ты еще не угомонился? – спросил Жеглов. – Я ведь тебе уже показал, как стреляю. Вылезай, тебе говорят!
[1] [2]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.