x x x (1)

[1] [2] [3] [4]

Жеглов сказал задумчиво:

– Я не очень уверен, конечно, но сдается мне, что он у того бобра номерок уже увел…

Пришли три женщины на передние места в нашей ложе. Жеглов их очень галантно пропустил, пододвинул стулья, пошутил с ними, обещал принести в антракте лимонад, и тут погас наконец свет.

На освещенную трибунку перед оркестром взошел седой толстый старик в черном костюме с красивыми блестящими лацканами, поклонился залу и взмахнул палочкой.

Играла прекрасная музыка, потом раздвинулся огромный занавес, расшитый темно-золотыми колосьями, и открыл исключительной красоты вид. Чего там только не было: старинный замок, заснеженные горы, озеро – как настоящее. Не знаю, сколько прошло времени, но так нравилось мне представление, что показалось, будто все это промелькнуло в один миг, как из окна мчащегося поезда, жаль только, Вари со мной не было. Жеглов толкнул меня сильно в бок, я встрепанно помотал головой, взглянул в ложу напротив – Ручечника с его красавицей там не было.

Жеглов уже выходил из ложи в коридор, я проскользнул за ним следом, наши соседки, по-моему, и не заметили, как мы исчезли. Жеглов быстро шел по коридору, говоря мне на ходу:

– Я возьму Ручечника, он где-нибудь неподалеку пасется, а ты дай ей надеть шубу. Перехвати у дверей и зови сразу гардеробщиков…

Она шла мне навстречу, высокая, шикарная, с развевающимися полами переливчато-блестящей коричневой шубы, голова ее была гордо закинута назад, она небрежно помахивала сумочкой на ремешке с таким видом, будто, мол, сто раз она видела такие балеты, не понравилось ей, – стало быть, сидеть тут, скучая, и не подумает! От мысли, что мне надо ее арестовывать, всю такую из себя прекрасную, я даже оробел; у меня не только вроде нее знакомых сроду не бывало, но и разговаривать с такими королевами не доводилось. Но все-таки сказал я довольно твердо:

– Подождите, гражданочка, мне поговорить с вами надо…

Не останавливаясь, вздернув еще выше голову, она бросила мне на ходу:

– Я с незнакомыми мужчинами не разговариваю!..

И почему-то эти слова сняли с меня неловкость, рассеялось ощущение, что я совершаю какую-то глупость и все это вообще происходит по недоразумению. Я взял ее под руку и сказал:

– Я незнакомый мужчина из МУРа, так что поговорить придется. – И уже манил к себе седенького прилизанного гардеробщика.

И она вдруг сделала неуловимое движение, струйкой воды скользнула из гладкой шубы и уже почти успела сбросить ее, но я крепко держал ее за локоть, так что номер не вышел: шуба повисла на правой руке женщины.

– Очень я вас прошу, не устраивайте, пожалуйста, фокусов, мне будет совестно к вам применять силу, – сообщил я ей и повернулся к гардеробщику: – Эта женщина взяла чужую шубу, я вас прошу пройти со мной к администратору…

Сказал и сам пожалел, потому что старичка чуть удар не хватил. Краска волнами заливала его лицо – он бледнел, синел, багровел, причитая тонким голосом:

– Душегубцы! Злодеи! Да нам за эту норку десять лет не расплатиться! Сволочь! А какая приличная с виду!..

Он блажил, а я не знал, волочить ли мне мою красавицу или старика на руки брать. Но в этот момент из-за угла появился Жеглов, и я понял, что его-то проблемы все уже решены: завернув Ручечнику кисть правой руки за спину болевым приемом, он в очень быстром темпе гнал его перед собой по коридору, не обращая внимания на крики и угрозы, что сейчас сюда приедет городской прокурор и нас, как собак, выгонят со службы к чертовой матери… В левой руке у него болталась щегольская трость, бросить которую он не решался – маскарад поломается. Картина от всего этого получалась совершенно и окончательно нелепая.

Администратор, который раньше не хотел давать Жеглову надлежащих мест, проникся сейчас важностью нашей задачи. Он метался по кабинету, воздымал руки, грозил Ручечнику и его подруге ужасными карами, предлагал всю необходимую помощь Жеглову, беспрерывно повторял:

– Какой позор! Какой позор! Так осрамить нас перед иностранцами!

Очень он мешал, и Жеглов, осмотревшись слегка, скомандовал:

– Прошу всех посторонних на некоторое время оставить кабинет! Кто понадобится – позову.

Администратор, наверное, не привык, чтобы его вот так бесцеремонно выставляли из собственного кабинета, и не чувствовал он себя здесь посторонним, но Жеглов уже внушил ему ощущение бесполезности спорить или возражать. И, вздохнув, администратор вышел.

– Пусть гардеробщики подождут, не отпускайте их! – крикнул ему вслед Жеглов, снял телефонную трубку, вызвал дежурную часть и велел пригнать "фердинанд", –…Пусть Пасюк с Тараскиным едут сюда тоже, им сейчас найдется работа.

Одной рукой он держал трубку, а другой перевернул сумку воровки и вытряхивал из нее на стол все, что там было.

А я смотрел на соучастников – лица у них были отчужденные, будто полчаса назад не они шли под руку, тесно прижимаясь друг к другу, – совсем незнакомые, чужие люди, испытывающие взаимную неприязнь оттого, что свело их вместе противное случайное обстоятельство.

Жеглов рассматривал какой-то пропуск или удостоверение, выпавшее из сумки, потом опять набрал номер и сказал:

– Это снова Жеглов. Ну-ка, браток, запроси в адресном установочные сведения на Волокушину Светлану Петровну, двадцать первого года рождения. А может быть, двадцать второго – я ее не крестил, а она со мной еще не откровенничала. Ну, привет. Справочку дайте Тараскину, побыстрее шевелитесь. Ага…

Положил трубку и сел в кресло администратора – большущее, красиво изогнутое, обитое полосатым коричневым шелком, – и по тому, как лениво-хищно потянулся в этом кресле Жеглов, я видел, что кресло ему нравится. Честно говоря, Жеглов и впрямь хорошо выглядел за этим огромным красным столом в дорогом старинном кресле. Потянулся он, погулял комьями мышц на плечах, будто разминался после короткой схватки с Ручечником, весело заулыбался и сказал:

– Ну-с, дорогие мои граждане уголовнички, приступим к нашим играм?

И Ручечник, и Волокушина даже не посмотрели на него, а ему хоть бы хны – видно было, что совсем его не обижает воровское пренебрежение, – и он, быстро выбив пальцами дробь на полированном столе, как на барабане, спросил:

– Вы мне разрешите раскрыть вам одну маленькую служебную тайну?

Ручечник и его распрекрасная дама и бровью не шевельнули, но Жеглова это, наверное, устраивало, поскольку он по-прежнему дружелюбно, почти по-товарищески, продолжил разговор:

– Молчание – знак согласия. Так, по-моему, говорится? Значитца, очень я вам признателен за то, что вы согласились меня выслушать. В первую очередь это касается вас, гражданочка Волокушина, или как вас там по-настоящему? Жаль, что я не художник, а то бы я с вас картины писал…

Волокушина зло усмехнулась уголком рта, но особого испуга я в ней не заметил. А Жеглов разливался соловьем:

– Рисовать не сподобил меня создатель, а одарил он меня умением угадывать всякие маленькие людские тайны. И одну такую тайну из вашего прошлого, не очень давнего, я вам поведаю…

Они одновременно подняли на Жеглова глаза, и это понятно – тайн у них из не очень давнего прошлого было предостаточно.

– Когда замечательный молодец Петр Ручников уговаривал вас, Волокушина, совершить с ним первый вынос, вы, как всякая женщина, естественно, сильно боялись, плакали и говорили, что никогда этого не делали. А он отвечал, что все раньше никогда этого не делали, надо просто попробовать, и вы убедитесь, до чего это легко и просто, поскольку вам и делать-то нечего – главное в его умении взять номерок у фраера ушастого. Вы это помните, Волокушина?

Жеглов заглядывал ей в глаза добро и заботливо, как исповедник – заблудшей овце, а она упорно отворачивалась от его взгляда, и только мочки ушей начали наливаться тяжелым багровым цветом.

– Значит, помните, – удовлетворенно вздохнул Жеглов. – Но вы ему еще не совсем верили, и он вам даже Уголовный кодекс показывал, доходчиво объяснял, что за кражу личной собственности полагается трешник – это уж в самом пиковом случае, а с его мастерством да с вашей красотой и случая такого никогда быть не может. И однажды уговорил…

– Тебе бы, мент, не картины, а книжки писать, – сказал неожиданно из своего угла Ручечник, тяжело двигая нижней челюстью.

А Жеглов будто забыл про Ручечника. Журчал его баритончик над ухом у Волокушиной, и слушала она его все внимательнее.

– С этого момента возникло преступное сообщество, именуемое в законе шайкой, которая с большим успехом начала бомбить фраеров. Я уже велел подобрать материалы по кражам в Третьяковской галерее, в зимнем театре "Эрмитаж", в филармонии в Ленинграде и все прочие песни и рассказы – с этим мы позже будем разбираться. Но сегодня вышла у вас промашка совершенно ужасная, и дело даже не в том, что мы сегодня вас заловили…

– А сегодня что, постный день? – подал голос Ручечник.

– Да нет, день-то, как все будни, скоромный. А вот номерок ты не тот ляпнул…

– Это как же? – прищурился на него Ручечник.

– Вещь-то вы взяли у жены английского дипломата. И по действующим соглашениям, стоимость норковой шубки тысчонок под сто – всего-то навсего – должен был бы им выплатить Большой театр, то есть государственное учреждение. Ты, Ручечник, усекаешь, про что я толкую?

– Указ "семь – восемь" мне шьешь… – ни на миг не задумался Ручечник.

Жеглов выскочил из своего роскошного кресла и воздел руки вверх, совсем как недавно это делал здесь администратор:

– Я шью? При чем здесь я? Поглядел бы ты на себя со стороны – ты бы увидел, что Указ от седьмого августа, то, что ты "семь – восемь" называешь, уже у тебя на лбу напечатан! – Сделал паузу и грустно добавил: – И у подруги твоей Волокушиной тем паче! По десятке на жало! По десятке!

Лицо у Волокушиной уже не было неподвижно-каменным, как у мраморного бюста полуголой богини, что стоял в углу кабинета на высокой деревянной тумбе. Она испуганно переводила взгляд с Жеглова на Ручечника, потом снова смотрела на спокойное доброжелательное жегловское лицо. Глеб сочувственно цокал языком, грустно качал головой, и весь вид у него сейчас был такой: ай-ай-ай, какая беда приключилась с вами, дорогая гражданочка Волокушина! А она снова всматривалась в серые глаза Ручечника, надеясь, что засмеется он, достанет из кармана Уголовный кодекс и так же быстро, весело и ловко, как в разговорах с ней, объяснит Жеглову, что ничего тот в законах не смыслит, что все там написано по-другому и уж коли вышла такая проруха, то так тому и быть, свои три годика он уж отсидит, а с нее-то и вообще спрос невелик – так, пособница, пустяками занималась…

Но Ручечник на нее совсем не смотрел, а вглядывался он пристально, тяжело в сокрушенного их горем капитана Жеглова и что-то быстро прикидывал. Долго тянулось это молчание, пока Ручечник медленно, врастяжку не спросил:

– А тебе-то какая забота про нас думать? Ты чего от нас хочешь?

– Помощи. Советов. Указаний, – коротко и спокойно сказал Жеглов.

– Не понял… – хрипло бормотнул Ручечник.

– Чего непонятного? Я с вами был откровенен. Геперь хочу, чтобы ты со мной пооткровенничал про дружка твоего Фокса… – Жеглов говорил легко, без нажима, даже весело, и так это звучало, будто пустяковее не было у него на сегодня дел.

– Клал я на твою откровенность! – так же легко казал Ручечник.

Жеглов блеснул своими ослепительными зубами:

– Невоспитанный ты человек. Ручников. Прошу тебя выражаться при женщинах прилично, а не то я тебя очень сильно обижу. Огорчу до невозможности!

– Ты меня и так уже обидел! – хмыкнул Ручечник. – Ты объясни, мне-то какой резон с тобой откровенничать?
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.