Георгий Вайнер. Бес в ребро (2)
[1] [2] [3] [4]– А я сказал, что я не согласен. Пускай разбирают дело по существу. Почему это меня штрафовать? Они хулиганье, а штрафовать всех. Выходит, я с ними вместе наравне виноват.
– А вы считаете, что виноваты только они? – спросила я.
– Конечно! Они ко мне пристали. Я их не трогал. Да и вообще!..
Все, что он говорил, он излагал с убежденностью. Вот с этой непререкаемой уверенностью он сказал:
– Я точно знаю, что им нельзя этого вот так спускать с рук. Заплатят четвертак, завтра снова станут хулиганить и драться. Проступок, совершенный дважды, кажется людям дозволенным. А этого нельзя допускать!..
– Вы еще, оказывается, и воспитатель, – засмеялась я.
– Да нет, какой я воспитатель, – сдвинул он на затылок фуражку. – Но все равно противно, когда трое дураков пьяных знают, что одного-то они всегда поколотят. Но не прошел номер на этот раз. Да ладно, – засмеялся он, – завтра разберемся как-нибудь.
Вечер был теплый, слоисто-серый, слепой. Казалось, что мокрый тротуар, дома, облетающие деревья сочатся этой голубовато-сизой дымкой, втекающей в улицы, как сонная вода.
– А что это за фуражка на вас? – спросила я.
– Эта? – Он для уверенности потрогал свой черный фургон с золотым шитьем.
– А у вас при себе есть еще одна?
– Нет, – снова смутился он. Вообще он слишком часто смущался, во всяком случае, для человека, который любит драться сразу с тремя хулиганами. – Вы, Ирина Сергеевна, просто забыли. Рассказывал я вам – я же штурман дальнего плавания. Я старпом на ролкере…
– Ну, конечно! – с притворным воодушевлением воскликнула я. – Я просто не знала, что штурманы носят такие красивые шапки…
Не могу же я ему объяснить, что я и его-то самого не помню, не то что разговоры про какой-то неизвестный мне ролкер.
Люди вокруг нас будто плыли в пепельном сумраке надвигающейся ночи, но плыли они быстро, суетливо, пихаясь сумками и толкая в бок локтями. Машины с шипящим шорканьем пролетали по мостовой, оставляя в пелене сгущающейся мглы трассирующие кровяные следы габаритных огней.
– Эх, такси бы поймать… – мечтательно сказал Ларионов. – Да где его взять – час пик…
А поскольку я никак не отреагировала, он добавил, будто извиняясь:
– Вообще с такси здесь неблагополучно… У меня теперь против такси предубеждение будет…
– Это почему еще? – удивилась я.
– Так ведь весь этот скандал вчера из-за такси завязался…
– Черт с ним, с такси, вон троллейбус подходит к остановке, успеем!
Ларионов сунул мне в руки фотоаппарат – я только сейчас рассмотрела, что у него на плече болталась камера, – схватил мою сумку и со своим ярким полиэтиленовым мешком через плечо устремился передо мной к остановке. В толчее перед растворенной дверью пропустил вперед, нас растаскивали, отпихивали, мяли, потом общим рывком подняли в салон, захлопнулись створки, и мы оказались впрессованными друг в друга в массе крутого пассажирского фарша.
– У вас гривенник есть? – спросила я.
– Есть, но я руками не могу пошевелить.
Распираемая людскими телами коробка троллейбуса казалась хлипкой, ненадежно тонкой. Она тряслась и дрожала на разгонах, едко дребезжали стекла, и тонко вибрировал под ногами пол. Было ощущение, что этот плексигласовый ящик просто надет на нас.
– Контролер не поймает? – озабоченно спросил Ларионов.
– Но если вы не можете достать гривенник, он ведь тем более не достанет свой жетон, – заметила я.
– Я думаю, у контролеров есть тренированность на толкучку, – рассудительно сказал Ларионов и добавил удивленно: – Странная все-таки работа – душиться, толкаться, ловить…
Тут я его вспомнила. Мы сейчас стояли лицом к лицу, тесно прижатые толпой друг к другу, как когда-то давно на даче в танце, но раньше я не могла его вспомнить, потому что не смотрела ему прямо в глаза – очень странные глаза, с чуть потупленным взглядом, который сначала казался смущенным и лишь немного погодя оказывался невыносимо упрямым.
Ни рассказов его про штурманство, ни про какой-то ролкер, даже внешность его отчетливо не могла припомнить. А вспомнила взгляд. И еще он говорил, что умеет играть на кларнете. Почему? Не помню…
Перед нашей остановкой народ у двери уплотнился, перегруппировался, вспучился – так, наверное, сжимаются и взрываются галактики, – и вышвырнуло нас на тротуар, и, прежде чем я опомнилась, Ларионов выхватил из кармана монету и сунул в чью-то высунутую из салона ладонь.
– Опустите, пожалуйста, за проезд!.. – крикнул он вслед уносящемуся с завыванием троллейбусу.
– Я вижу, вы всегда аккуратно платите за проезд, – сказала я серьезно.
– Ага, – кивнул он. – Плачу. Я вообще порядок люблю…
И смотрел он немного в сторону, будто снова застеснялся своей любви к порядку. Я подумала, что так вот, сильно стесняясь, он за соблюдение исповедуемого им порядка с жены, с подчиненных или обидчика шкуру спустит.
Мы шли по переулку к моему дому, и серый туман над мостовой быстро сгущался в синюю мглу. Было так тихо, что отчетливо слышался сухой шуршащий шелест, с которым падали на асфальт подсохшие кленовые листья.
Чтобы не молчать, спросила, сама не знаю зачем, не интересовало это меня нисколько:
– А ваша жена любит порядок?
– Алена? – удивился он моему вопросу. И развеселился: – Не-ет, Алена никакого порядка не признает…
– Что так? – равнодушно спросила я, лениво продолжая этот никчемный разговор.
– Ну, как вам сказать… Порядок – это определенная равновесная система обязательств и прав… А там, где только возникает запашок обязательств, там исчезает моя Алена… – Он сказал это безо всякой сердитости или досады и снова рассмеялся, видимо, приложив мысленно свою жену к идее порядка.
– А как же уживаетесь?
– Так мы и не уживаемся… Мы ведь врозь живем… Я почти весь год в плавании, на берегу почти не бываю… А Алена живет как-то хаотически-весело.
– И не разводитесь? – спросила я и подумала, что всякого рода семейные неурядицы стали для меня сейчас самой интересной темой.
– Нет, – покачал он своей нарядной фуражкой. – Нам это обоим причинило бы массу сложностей. Алене – значительные материальные потери. А мне, по-видимому, моральные…
– В каком смысле?
– Я же на загранплаваний. Как разведусь, так меня с мостика в два счета турнут. А я только полмира обошел, интересно вторую половину посмотреть. Да и люблю я свою работу…
Полмира обошел! Экий Буцефал. Он меня раздражал своей неколебимой уверенностью в своих незначительных суждениях. А что ей было делать, этой неведомой мне Алене, если он на берегу почти не бывает? Сидеть почти весь год на пристани и дожидаться, когда этот Магеллан пожалует на своем ролкере из второй половины мира? Решила жить хаотически-весело.
И с острой горечью подумала, что Витечку, пожалуй, я бы ждала почти весь год. И еще год. И еще… Только бы вернулся. – Уже в лифте он спросил неожиданно:
– Вы верите в приметы?
– Не верю, – отрезала я. – Я человек несуеверный…
– Не может быть! – застенчиво-уверенно сказал Ларионов. – Несуеверны только попы, мелкие чиновники и могильщики. У них работа без риска…
– А вы суеверный?
– Ну, как вам сказать… В приметы я верю. – Он перекинул с плеча на плечо свой увесистый цветной мешок. – Меня приметы редко обманывают…
– Какая же была у вас примета насчет вчерашней драки?
Он неопределенно хмыкнул:
– У меня была примета не к драке… Да, собственно, это неважно…
Я нажала кнопку дверного звонка, ребята с визгом выкатились мне навстречу, но замерли, увидев Ларионова, и с интересом воззрились на него.
– Познакомьтесь, детки… Это друг нашей Ады, приехал из Одессы…
Сережка протянул ему руку и деловито осведомился:
– Вы моряк?
– Моряк, – кивнул Ларионов. – Штурман…
– А как ваше фио? – продолжал допытываться Сережка.
[1] [2] [3] [4]