НЕКОТОРЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Работа над биографией Сталина окончательно решила судьбу Льва Давидовича Троцкого. Как в случае с">

Давидович. Сталин (Том 1) (18)

[1] [2] [3] [4]

щенного страхованию рабочих. "Пусть "Вопросы страхования" приложат все усилия и старания и к делу идейного страхования рабочего класса нашей страны от глубоко развращающей антипролетарской и в корне противоречащей принципам международности проповеди г.г. Потресовых, Левицких и Плехановых". Это была несомненная манифестация против социал-патриотизма, но опять-таки в пределах тех идей, которые были общи не только большевикам, но и левому крылу меньшевиков. Написанное, судя по стилю, Каменевым письмо датировано 12 марта 1916 г., т. е. относится к тому времени, когда революционное давление успело сильно возрасти, а патриотическое чрезвычайно ослабело.

Каменев и осужденные депутаты прибыли в туруханскую ссылку летом 1915 г. Поведение депутатов на суде продолжало вызывать большие споры в рядах партии. В Монастырское съехалось около 18 большевиков, в том числе четыре члена ЦК: Спан-дарьян, Свердлов, Сталин и Каменев. Петровский сделал доклад о процессе, Каменев его дополнил. Участники прений, рассказывает Самойлов, "указывали на допущенные нами ошибки на суде: особенно резко сделал это Спандарьян, все остальные высказывались мягче". Роль Сталина в прениях Самойлов не выделяет вовсе. Зато вдова Спандарьяна снова оказалась вынуждена приписать Сталину то, что на самом деле было выполнено ее мужем. "После прений, -- продолжает Самойлов, -- вынесли резолюцию, в общем одобряющую... поведение на суде фракции". Эта снисходительность была очень далека от непримиримости Ленина, который в печати объявил поведение Каменева "недостойным революционного социал-демократа". Из Берна Шкловский по поручению Ленина писал на иносказательном языке Самойлову в Монастырское: "Я очень рад, что у вас нет желания ссориться с моей семьей, но сколько неприятностей он (Каменев) нам (и не он один) причинил... Ошибаться или глупость сделать всякий человек может, но исправить ошибку, хотя бы публичным извинением, он обязан, если ему и его друзьям моя и моих родных честь дорога". "Под словами "моя семья" и "мои родные", -- поясняет Самойлов, -- нужно понимать ЦК партии". Письмо походило на ультиматум. Ни Каменев, ни депутаты не сделали, однако, заявления, которого требовал от них Ленин. И нет оснований думать, что Сталин поддержал это тре

бование, хотя письмо Шкловского получилось в Монастырском незадолго до совещания.

Снисходительность Сталина к поведению депутатов была в сущности осторожным выражением солидарности. Перед лицом суда, угрожавшего тяжкой карой, заостренные формулы Ленина должны были казаться вдвойне неуместными: какой смысл жертвовать собой во имя того, что считаешь ошибочным? Сам Сталин в прошлом не проявлял склонности пользоваться скамьей подсудимых как революционной трибуной: во время подготовки процесса бакинских манифестантов он прибегал к сомнительным уловкам, чтобы отделиться от других обвиняемых. Тактика Каменева на суде оценивалась им скорее со стороны военной хитрости, чем со стороны политической агитации. Во всяком случае его отношения с Каменевым остались близкими до конца ссылки, как и во время революции. На групповой фотографии, снятой в Монастырском, они стоят рядом. Только через 12 лет Сталин выдвинет против Каменева его поведение на суде как тягчайшее обвинение. Но там дело будет идти не о защите принципов, а о личной борьбе за власть... Письмо Шкловского должно было, однако, тоном своим показать Сталину, что вопрос стоит гораздо острее, чем ему представлялось и что сохранять дальше выжидательную позицию невозможно. Вот почему именно в эти дни он пишет Ленину приведенное выше письмо, развязная форма которого пытается прикрыть политическую уклончивость.

В 1915 г. Ленин сделал попытку выпустить в Москве легальный марксистский сборник, чтобы хоть вполголоса изложить взгляды большевистской партии на войну. Сборник был задержан цензурой, но статьи сохранились и были выпущены после революции. В числе авторов, кроме Ленина, находим литератора Степанова, уже известного нам Ольминского, сравнительно недавнего большевика Милютина, примиренца Ногина -- все это неэмигранты. Наконец, Свердлов прислал статью "О расколе германской социал-демократии". Между тем, Сталин, находившийся в тех же условиях ссылки, что и Свердлов, не дал для сборника ничего. Объяснить это можно либо опасением не попасть в тон, либо раздражением по поводу неудачи с национальной статьей: обидчивость и капризность были ему так же свойственны, как и осторожность.

Шумяцкий упоминает о том, что Сталин был призван в ссылке к отбыванию воинской повинности, очевидно в 1916 гч когда мобилизованы были старшие возрасты (Сталину шел 37-й год), но в армию не попал из-за несгибающейся левой руки. Он продолжал терпеливо оставаться за полярным кругом, ловил рыбу, ставил капканы на зайцев, читал, вероятно, также писал. "Скучновато, да ничего не поделаешь". Замкнутый, молчаливый, желчный он отнюдь не стал центральной фигурой ссылки. "Ярче многих других, -- писал Шумяцкий, сторонник Сталина, -- зарисовывалась в памяти туруханцев монументальная фигура Сурена Спандарьяна... неукротимого революционера-марксиста и крупного организатора". Спандарьян прибыл в Туруханский край накануне войны, на год позже Сталина. "Какая у вас здесь тишь и благодать, -- говорил он саркастически, -- все во всем согласны -- и эсеры, и большевики, и меньшевики, и анархисты... Разве вы не знаете, что к голосу ссылки прислушивается питерский пролетариат?" Сурен первым занял антипатриотическую позицию и заставил к себе прислушиваться. В смысле личного влияния на товарищей выдвигался на первое место Свердлов. "Живой и общительный", органически не способный уходить в себя, Свердлов всегда сплачивал других, собирал важные новости и рассыпал их по колониям, строил кооператив ссыльных, вел наблюдения на метеорологической станции. Отношения между Спандарьяном и Свердловым сложились натянутые. Остальные ссыльные группировались вокруг этих двух фигур. Против администрации обе группы боролись совместно, но соперничество "из-за сфер влияния", как выражается Шумяцкий, не прекращалось. Принципиальные основы борьбы выяснить теперь нелегко. Враждуя со Свердловым, Сталин осторожно и на расстоянии поддерживал Спандарьяна.

В первом издании своих воспоминаний Шумнцкий писал: "...администрация края чувствовала в Сурене Спандарьяне самого активного деятеля революции и считала его как бы главарем". В позднейшем издании та же фраза распространена уже на двух: Спандарьяна и Свердлова. Пристав Кибиров. с которым Сталин завязал будто бы приятельские отношения, установил над Спандарьяном и Свердловым свирепый надзор, считан, что они являются "коноводами всей ссылки". Потеряв на время официальную нить, Шумяцкий совершенно забывает назвать в

этой связи Сталина. Нетрудно понять причину. Общий уровень туруханской ссылки был значительно выше среднего. Здесь находилось одновременно основное ядро русского центра: Каменев, Сталин, Спандарьян, Свердлов, Голощекин и еще несколько видных большевиков. В ссылке не было официального партийного "аппарата", и нельзя было руководить анонимно, нажимая на рычаги из-за кулис. Каждый стоял на виду у остальных, как он есть. Чтоб убедить или завоевать этих видавших виды людей, недостаточно было хитрости, твердости и настойчивости: нужны были образованность, самостоятельность мысли, меткость де-батера. Спандарьян отличался, видимо, большей смелостью мысли, Каменев --большей начитанностью и более широким кругозором, Свердлов -большей восприимчивостью, инициативой и гибкостью. Именно поэтому Сталин "ушел в себя", отделываясь односложными замечаниями, которые Шумяцкий лишь в новом издании своих очерков догадался назвать "меткими".

Учился ли сам Сталин в ссылке и чему? Он уже давно вышел из возраста, когда удовлетворяются бескорыстным и бессистемным чтением. Двигаться вперед он мог, только изучая определенные вопросы, делая выписки, пытаясь письменно оформить свои выводы. Однако, кроме упоминаний о статье по национальному вопросу, никто ничего не сообщает об умственной жизни Сталина в течение четырех лет. Свердлов, совсем не теоретик и не литератор, пишет за годы ссылки ряд статей, переводит с иностранного, сотрудничает в сибирской прессе. "С этой стороны дела мои обстоят недурно", -- пишет он в приподнятом тоне одному из друзей. После смерти Орджоникидзе, соврешенно лишенного теоретических способностей, жена его рассказывала о тюремных годах покойного: "Он работал над собой и читал, читал без конца. В толстой клеенчатой тетради, выданной Серго тюремным начальством, сохранились длинные списки прочитанной им за этот период литературы". Каждый революционер вывозил из тюрьмы и ссылки такие клеенчатые тетради. Правда, многое гибло при побегах и обысках. Но из последней ссылки Сталин мог вывести все, что хотел, в наилучших условиях, а в дальнешем он не подвергался обыскам, наоборот, обыскивал других. Между тем, тщетно стали бы мы искать каких-либо следов его духовной жизни за весь этот период одиночества и досуга. Четыре года -- нового подъема революционного движения в

России, мировой войны, крушения международной социал-демократии, острой идейной борьбы в социализме, Подготовки нового Интернационала, -- не может быть, чтоб Сталин за весь этот период не брал в руки пера. Но среди всего написанного им, видимо, не оказалось ни одной строки, которую можно было бы использовать для подкрепления позднейшей репутации. Годы войны и подготовки Октябрьской революции оказываются в идейной биографии Сталина пустым местом.

Революционный интернационализм нашел свое законченное выражение под пером "эмигранта" Ленина. Арена отдельной страны, тем более отсталой России, была слишком узка, чтоб позволить правильную оценку мировой перспективы. Как эмигранту Марксу нужен был Лондон, тогдашняя столица капитализма, чтоб связать немецкую философию и французскую революцию с английской экономикой, так Ленину во время войны нужно было быть в средоточии европейских и мировых событий, чтоб сделать последние революционные выводы из посылок марксизма. Мануильский, который после Бухарина и до Димитрова был официальным вождем Коммунистического Интернационала, писал в 1922 г.: "Социал-демократ", издававшийся в Швейцарии Лениным и Зиновьевым, парижский "Голос" ("Наше слово"), руководимый Троцким, явятся для будущего историка III Интернационала основными фрагментами, из которых выковывалась новая революционная идеология международного пролетариата". Мы охотно признаем, что Мануильский преувеличивает здесь роль Троцкого. Но Сталина он не нашел повода хотя бы назвать. Впрочем, по мере сил он исправит это упущении несколькими годами позже.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.