Давидович. Преступления Сталина (10)

Самая необходимость "оправдываться" в обвинениях в союзе с Гитлером и микадо характеризует всю глубину реакции, которая торжествует сейчас на большей части нашей планеты и, в частности, в СССР. Но никому из нас не дано перескакивать через исторически обусловленные этапы. Я с полной готовностью предоставляю свое время и свои силы в распоряжение Комиссии. Незачем говорить, что перед Комиссией у меня нет и не может быть тайн. Комиссия сама сумеет соблюсти необходимую осторожность в отношении третьих лиц, в частности граждан фашистских стран и СССР. Я готов ответить на все вопросы и предоставить в распоряжение Комиссии всю свою переписку, не только политическую, но и личную.

В то же время считаю нужным сказать заранее, что я вовсе не чувствую себя перед лицом общественного мнения на положении "обвиняемого". Для этого нет даже и формальных оснований. Московские власти не привлекли меня ни по одному из процессов. И это, конечно, не случайно. Чтоб привлечь меня, они должны были бы своевременно вызвать меня на суд или потребовать моей выдачи. Для этого нужно было бы, по крайней мере, опубликовать срок разбирательства и обвинительный акт за несколько недель до процесса. Но даже на эта Москва не могла пойти. Весь расчет был основан на том, чтоб застигнуть общественное мнение врасплох, подготовив заранее Приттов и Дуранти в качестве осведомителей и истолкователей. Потребовать моей выдачи можно было бы не иначе, как поставив вопрос перед французским, норвежским или мексиканским судом под контролем мировой печати. Но это значило бы для Кремля идти навстречу жестокому провалу! Вот почему оба процесса были не судом надо мною и моим сыном, а только оклеветанием нас при помощи судебного процесса без принуждения, без вызова -- за нашей спиной.

Во время подготовки будущих амальгам, надеясь заранее на их полный и оглушительный успех в международном масштабе,

Сталин, через посредство Литвинова, взял на себя в 1934 г. инициативу создания специального Трибунала "против террористов" при Лиге Наций. Он подготовлял себе таким образом одну из легальных 'возможностей завладеть мною и моим сыном. (Расследование этой деликатной дипломатической операции, казавшейся в свое время совершенно непонятной, составит одну из легко осуществимых и крайне благодарных задач Комиссии.) Неблагоприятное эхо московских процессов должно было, однако, сильно охладить с того времени надежды Сталина на "легальные" пути.

Я не знаю, осуществится ли трибунал при Лиге Наций или нет, и, если да, то Когда именно. 22 октября 1936 г. я обратился через своего норвежского адвоката М. Пюнтервольда в женевскую комиссию юристов, разрабатывающую статуты будущего Трибунала, с письменным заявлением о том, что, как только Трибунал будет создан, я потребую рассмотрения в нем моего дела. Можно предсказать заранее, что московское правительство не посмеет предстать перед этим Трибуналом, ибо он, как следует надеяться, будет обставлен элементарными гарантиями правосудия.

Приговор ,по последнему процессу говорит, что Троцкий и Седов "изобличены... в непосредственном руководстве изменнической деятельностью" и "в случае их обнаружения (?) на территории СССР -- подлежат немедленному аресту и преданию суду..." Я оставляю в стороне вопрос о том, при помощи какой техники Сталин надеется "обнаружить" меня и моего сына на территории СССР. (Очевидно, при помощи той же самой, которая позволила ГПУ "обнаружить" ночью на 7 ноября 1936 г. часть моих архивов в научном институте в Париже и перевести их в прочных дипломатических вализах в Москву.)

Внимание останавливает на себе прежде всего тот факт, что после того, как приговор объявляет нас, не привлеченных к суду и не выслушанных судом, "изобличенными", он обещает в случае нашего обнаружения предать нас... суду. Таким образом, я и мой сын являемся сейчас уже "изобличенными", но еще не преданными суду. Цель этой бессмысленной, но не случайной формулы состоит в том, чтоб вооружить ГПУ возможностью расстрелять нас после "обнаружения" без всякой судебной процедуры: позволить себе роскошь открытого суда над нами Сталин не может даже в СССР!

Наиболее циничные из агентов Москвы, в том числе советский дипломат Трояновский, выступают с таким аргументом: "Преступники не могут сами выбирать для себя судей". В общей форме эта мысль верна. Нужно только установить предварительно, по какую сторону разграничительной линии находятся преступники. Если допустить, что действительными преступниками являются организаторы московских процессов -- а

таково мнение широких и растущих кругов,--то можно ли им позволить выступать судьями в собственном деле? Именно по этой причине Комиссия расследования стоит над обеими сторонами. Она будет сообразовываться не с московской иерархией, а с требованиями мировой совести.

ТРИ КАТЕГОРИИ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

Область, охватываемая московскими процессами, совершен-но необъятна. Если б я поставил себе задачей опровергнуть перед вами все направленные против меня ложные утверждения, которые заключаются хотя бы в официальных отчетах о двух важнейших московских процессах, я вынужден был бы занять слишком много времени: достаточно напомнить, что мое имя встречается почти на каждой странице, притом неоднократно. Я надеюсь, что буду иметь возможность еще раз, и с большей полнотой, высказаться перед Комиссией в целом. Сейчас я вынужден наложить на себя суровые ограничения. Целый ряд вопросов, имеющих, каждый в отдельности, большое значение для опровержения обвинения, я вынужден пока оставить в стороне. По ряду других, еще более важных вопросов мне приходится ограничиться коротким конспектом, лишь намечающим общие рамки тех выводов, которые я надеюсь в будущем представить Комиссии. Зато я постараюсь выделить узловые пункты советских процессов как принципиального, так и эмпирического характера, и осветит их со всей возможной полнотой. Эти узловые пункты располагаются в трех плоскостях.

1. Иностранные апологеты ГПУ монотонно повторяют один и тот же довод: невозможно допустить, чтобы ответственные и старые политики могли на суде обвинять себя в таких преступлениях, которых они не совершили. Но эти господа упорно отказываются применить тот же критерий здравого смысла не к признаниям, а к самим преступлениям. Между тем в этом втором случае он гораздо более уместен.

Я исхожу из того, что подсудимые -- вменяемые, т. е. нормальные субъекты, и, следовательно, не могли совершать заведомо бессмысленных преступлений, направленных против их идей, против всего их прошлого и против их сегодняшних интересов.

Замышляя преступление, каждый из подсудимых обладал тем, что с юридической точки зрения можно назвать свободой выбора. Он мог совершить преступление, мог и не совершать его. Он размышлял о том, выгодно ли преступление, отвечает ли оно его целям, разумны ли намеченные им средства и пр , словом, действовал как свободное и вменяемое лицо.

Положение, однако, радикально меняется, когда действительный или мнимый преступник попадает в руки ГПУ, кото

рому по политическим причинам необходимо во что бы то ни "стало добиться определенных показаний. Здесь "преступник" перестает быть самим собою. Не он решает, а решают за него.

Поэтому, прежде чем заниматься рассуждениями о том, действовали ли подсудимые на суде сообразно законам здравого смысла или нет, надо поставить другой, предварительный вопрос, именно: могли ли подсудимые совершать те невероятные преступления, в которых они каются?
[1] [2] [3] [4]