Ветка Палестины (6)

длинная, как вытянутый, греющийся на солнце удав, и все же никак не вязалась с чудовищной смертью, которая раскалывает

океанские корабли, как орех.

- Ладно! - сказал мне подбежавший "технарь", видя, как я воюю с лямками парашюта. - Все равно прыгать некуда. Баренцево

парашютистов не жалует...- - С этим напутствием он затолкал меня в нижний люк.

Торпедоносец на рулежке бренчал, как телега. Его пошвыривало на выбоинах и засыпанных воронках, в которых просела земля.

В кабине пахло нагретым плексигласом, какой-то эмалью. Стрелок-радист, веснушчатый мальчишка лет восемнадцати, нагнулся

ко мне, спросил жестом, не мутит ли меня в полете. Прокричал на ухо: -Если что, снимай сапог-- и в сапог.

Я изобразил на лице несказанное возмущение.

Пока мы устанавливали взаимопонимание, тяжелая машина, дважды плюхнувшись колесами о грунт,наконец взлетела.

В желтоватом плексигласе мелькнула сопка, а вскоре серо-зеленый гранитный хаос прибрежья... И началась вода, вода без

конца, черная, как нефть. И совсем рядом, рукой подать. Черная купель.

При такой высоте снизу и птица не подберется, не то что "мессер"... Я потряс стрелка-радиста за белый унт: не лучше ли мне

сверху глазеть? Помогу...

Он чуть потеснился, я высунул голову в верхнюю полусферу, спросил, кто летчик. Позади шли, чуть вздрагивая в воздушных

потоках, четыре торпедоносца, сверкая кабинами над черной водой. Облака были густыми, плотными, они висели, как

освещенные солнцем аэростаты в огромном прозрачном и ослеплявшем мире, где не было ни конца ни края ни этой ледяной

черной купели, ни этому небу...

Самолеты прижимались к самой воде; на волнах оставались от винтов дорожки ряби. Где-то сбоку поднялись с воды

потревоженные птицы. Целая туча птиц. Заметались в панике взад-вперед, остались позади.

Я вздохнул спокойнее. Неделю назад такая птичка пробила штурманскую кабину, ранила штурмана. Этого еще не хватало. . .

Теперь мы одни. До самого полюса - никого. Свежий ветер гнал к берегам пенистые барашки. Над ними маленькими пушистыми

комочками белели две чайки. Они медленно летели вперед, отчаянно борясь с ветром. Обессилев в этой неравной борьбе, чайки

разворачивались и, подхватываемые воздушным потоком, стремительно неслись к берегу.

Я увидел в глазах стрелка-радиста скрытую боль, тоску.

"Летят, - словно думал он. - Вот срежут нас... А они все летать будут".

Заметив мой пристальный взгляд, стрелок-радист сразу подобрался, лицо его стало непроницаемым.

Моторы звенели час, другой... Погода ухудшилась. Мокрый снег с дождем, вставая на пути экипажей, растекался по стеклам

длинными каплями. И снова -- солнце в лицо.

Я уже почти гордился своей необходимостью в боевом экипаже, но тут стрелок-радист, не отводя глаз от блеклого неба, вытянул

из унта свернутый вчетверо журнал и сунул мне: -- Почитай пока!..

Я взял обескураженно. Это оказался свежий номер "Крокодила". Бросил взгляд вниз - кипят бело-пенные гребни. И развернул

журнал.

Никогда не летал с таким комфортом, как в эту немыслимую атаку. Разве что после войны, на рейсовых "Ту-104".

Я похохатывал несколько свысока над карикатурами, когда услышал в наушниках возглас штурмана: "Вижу корабли!"

Отшвырнув журнал, припал лбом к желтоватому плексигласу кабины, увидев над темной водой серо-черные дымы кораблей.

Огромную, расползающуюся папаху дыма.

- Двадцать три. .. - подсчитал штурман. - Петро, двадцать три!повторил он возбужденно.- Вон еще выползают...

В ответ - молчание. Только ревут моторы. Их надсадно-звенящий рев стал уже нашей тишиной - осязаемо-плотной, настороженной.
[1] [2] [3] [4]