Прорыв (36)

-- Ты слышишь крик! Это санитары тащат учителя, из угловой комнаты. Давида! Он сошел с ума! Пытался вскрыть себе вены!.. Передай Ицхаку Рабину, что он убийца! И все мы убийцы, если можем жить, слыша эти крики и ничего не предпринимая!..

В трубке снова послышалась чья-то брань, нечеловеческое "А-а-а!", и вдруг все стихло.

Гуля! -- закричал Наум. -- Гу-у-у-ленок!!

В трубке звучали гудки отбоя...

II. КАНАДСКИЙ ДИВЕРТИСМЕНТ

Я сразу узнал его голос. Хотя мешали какие-то шумы, высокий, а порой пронзительно-резкий чаячий голос Сергуни нельзя было спутать ни с чьим другим. К тому же в Израиле он, человек переимчивый, больше других грешил "суржиком". Иногда фраза из пяти слов несла на себе отпечаток всех пяти онтинентов. А уж боек, боек, -- особенно, когда неуверен в себе...

-- Привет, синьоры! -- взрывалась трубка. -- Мой "боинг" скрипел, но долетел. Все о'кэй и беседер!.. Да здесь я, в Торонто, Интернейшенел аэропорт!

Помню, я вздрогнул, когда раздался этот необычно поздний звонок. Только что завершилась наша эмиграционная эпопея, полтора года хлопот, мучений. Правительство Трюдо, разрешившее нашей семье жить в Канаде, вдруг отменило свое решение, грозно уведомило газеты, что Свирские будут депортированы из страны не позднее 19 апреля 1977 года. Затем снова позволило дышать канадским воздухом, прислав свои извинения... И опять звонок.

Я вздохнул облегченно, а Сергуне обрадовался. Понял, что римскому гетто пришел конец.

-- Геула где?.. Еще в Риме?!

Спустя полчаса он переступил наш порог, и моя жена, обняв его, заплакала беззвучно: у Сергея было лицо узника Освенцима. Ввалившиеся темные щеки. Остро торчат кости длинного, без мускулов, лица. Будто сквозь истончившуюся кожу воочию виден череп. Огромные глаза словно горели впереди лба. И казались безумными. Во всяком случае, это были глаза человека, доведенного до исступления. Бросив выгоревший пиджак и чемоданчик на стул, он сразу произнес:

-- Ребята, на вас вся надежда! Канадский консул в Риме рече: достанете гарант, въедете в Канаду! Не достанете гарантии, что не сядете на шею государства, -- кукуйте дальше. Ребята, больше нет сил куковать!..

Мы успокоили Сергея, сказали, что подпишем для него и для Гули все, что надо, и не надо. Жена ушла доревывать в спальню, да и я, признаться, не был молодцом. Сергей выпил залпом молока, не сказал -

вскрикнул:

-- Знаешь" сколько времени мы были в облаве?! Почти три года! С осени семьдесят четвертого до... сейчас июль, август? Как зачумленные жили.

Полина быстро выставила на стол все, что было в доме. Сергей съел кусочка два, не более. Приложил ладонь кживоту, сказал, морщась от боли: -Похоже, в гетто нажил себе язву...

Достал из кожаной московской папки, с которой не расставался, другую, картонную. Вынул оттуда газеты, журналы. Кинул на стол 'Тайм", "Шпигель", "Нью-Йорк Тайме", "Пари-матч", "Панораму"... На английском, немецком, французском, итальянском. Все за последние полгода: январь-апрель 1977.

-- Так мир услышал об израильском гетто в Риме. Читали?

-- Нет, Сергуня, -- виновато ответила Полина. -- Эти полгода нам было не до того.

-- Знаю! Все про вас знаю! Газеты перепечатывали. Вы думаете, вам Россия ножку подставила? Попросила -- на недавних переговорах -- вышвырнуть вас из Канады? Почти уверен, это израильский консул избегался. Облава на всех нас. Вы что, не слыхали вещие слова Баяна: "Мы им создадим такую жизнь в Америках и Канадах, что..." Словом, на коленях приползете к Могиле... Ясно-нет?.. -- Лицо у Сергея окаменело. -- Всех мобилизовал! "Знатока России" Шмуэля Митингера, его жену, биологичку... Никаких скандалов не боятся. Биолога К. представили в Европе к Нобелевской премии, а в это время шлепается запоздалое подметное письмо из Иерусалимского университета. Де ученый сей -- бездарь, и вообще не ученый. И смех, и грех!.. А скольким не до смеха?! Все правительственные консулаты пытаются превратить в заградотряды. Чтоб стреляли в спину. -- Лицо у него дернулось, как от тика.

Захлебываясь словами, перебирая газеты и протягивая их нам, словно мы могли не поверить, он рассказывал то шепотом, то криком, к а к ж и л о г е т т о...

Но гетто не жило -- это было очевидно даже из его нервного, сбивчивого порой до сумбура, рассказа. Оно -- вымирало... Сперва умерли родители маляра, затем старик Шота, пробиравшийся с женой и двумя дочками к сыну, в Штаты. Получил он, наконец, визу и от радости опрокинулся на клеенчатый пол своей комнатки-чулана, забился в конвульсиях и затих. Затем простыла старушка Дора, она же Дарья. Светлая старушка, душевная, уж как ее ни отпаивали домашними настоями! Легла на свою раскладушку, прошептала: "Это мне от Господа муки... Я говорил дочке: "Иудеи народ библейский, мудрай. Антиллегенция. Не боись, доченя... Прости мя, Господи!"

И -- преставилась... Старые да больные люди таяли, "доходили", как на истребительных сибирских этапах, когда врача в арестантский "вагон-зак" не дозовешься.

Год-полтора прошли -- наступила очередь молодых. Особенно получивших травмы на стройках, где, естественно, "руссо" сами были во всем виноваты: нет права на работу -- не лезь!

Вот тогда-то и ударило Сергея, точно камнем по голове: их уничтожают. Всех подряд. Методично. ВЮгославии собрался Международный симпозиум Прав Человека, но кто пустит их в Югославию? Да и кто поверит, что в свободном Риме...

В тот же вечер (Геула работала по вечерам, мыла посуду, выбивала ковры) Сергей обошел все гетто, собрал отцов семей и, спустя неделю, возле каменной ограды "Хаяса", на тротуаре, под охраной полиции, разрешившей демонстрацию, выстроилась странная шеренга человек в триста. Мужчины в забрызганных робах, старики, поддерживаемые детьми, женщины с детскими колясками и грудниками, орущими на всю улицу Реджина-Маргарита, девочки на тонких, как спички, ножках. Почти у всех приколоты к груди желтые шестиконечные звезды. Над шеренгой колыхались транспаранты на обратной стороне обоев. На них было выведено почти профессионалы, Сережа очень старался! по-английски и итальянски: "Верните нам человеческие права!", "Америка! Спаси нас!"

Веселый одессит Николка в синей робе, паренек по-детски искренний, загорающийся, как солома, и на язык невоздержанный, развернул красный половичок с лозунгом: "Позади Москва, отступать некуда!" Затем припоздавший автобусик привез из Остии еще десятка три плакатов, проклинающих и молящих.

Итальянские карабинеры с белой лентой через плечо похаживали поодаль и улыбались сдержанно: евреи против евреев -- это было, на их взгляд, любопытно.

Первой выскочила из дверей Хаяса, как ошпаренная, итальянка-сотрудница, обежала весь ряд, читая плакаты, вышептывая, заучивая тексты. Лицо у нее было испуганное, как и у тех, кто выглядывал украдкой из немытых окон Хаяса.

Спустя полчаса прикатил на своей широкой машине американский консул, поднятый, видимо, истерическим телефонным звонком. Оставил автомобиль на соседней улочке. Надев темные очки, прошагал туда-сюда, за спиной шеренги, задержался возле красного половичка Николки, глянул встревоженно на текст, пытаясь понять смысл... Пообещал Николке что-то неопределенное, и -- отбыл.

А римская улица Реджина-Маргарита жила, по обыкновению, своей жизнью, далекой от высокой политики. Но с бедой -- рядышком. То мафия склады подожжет, сутками горят, дым на весь Рим, то бывшего премьер-министра убьют, то член парламента два миллиарда украдет. Все с утра кидаются к газетам или к собственному окну, восклицая в испуге: "Кэ сучессо?! Кэ сучессо?!" (Что случилось?)

А тут вдруг такое! Дети кричат, на них -- желтые звезды. Обступила "Реджина-Маргарита" непонятных "руссо" и расшумелась-раскудахталась: "Кэ сучессо?.. Кэ сучессо?!" Одни кошельки вынимают, другие выспрашивают,не могут ли помочь?

Какая-то губастая девчушка в школьном переднике решила, что "руссо" не пускают в Израиль. Пообещала, что папа позвонит, и все устроится...

Примчались первые репортеры, и на другой день Рим впервые начал понимать, что к чему. Правда, газеты почему-то не вдавались в политический аспект проблем, зато очень ярко живописали нищету, голодных детей. И даже фотографировали трущобы, в которых ютились эти "руссо".

От слов "Хьюмэн райтс" (Права человека) репортеры отмахивались сердито или даже с усмешкой: здесь же не СССР, не Уганда, даже не Чили. Святой Рим!

В конце концов корров стали избегать, а то и гнать, и советских, и итальянских, и американских. -- Вы как сицилийская мафия! -- сказал им Николка, сунув руки в карманы своего рабочего комбинезона. -- Она дает обет молчания. Омерта! И вы такие же, точь-в-точь -- омертвелые. Свободная омертвелая пресса. Тьфу!

Журналисты прыгнули в свои "фиаты" и исчезли, остался лишь один из них, плотный, высокий, увешанный "кодаками". Щелкнул Николку с его лозунгом на половичке, сказал "Найс"; Николка вскричал збешенно: -- Уйди, свистун! Если бы я, как Беленко, прилетел к вам на самолете МИГ-- 25, тут же гуманность бы проявили, документы выдали б, а где я возьму МИГ-- 25?

Американец вначале не понял, а затем повернулся к Николке спиной: одесских шуточек он, видать, не любил. Оглядевшись, принялся фотографировать Геулу, которая возвышалась надо всеми со своим плакатиком: "Убийцы!"

Он начал пыхтеть свое "Найс!", "Белла донна!", Геула тут же ушла, пришлось ему пообщаться с Сергеем, спросившим его напрямик: -- Хэлло! Мистер... как вас? Мы -- пленники государства Израиль, которое загнало нас в гетто. Мы захвачены государственным терроризмом. Поняли? Мевин? Андерстуд?.. Так почему ж никто не пишет об этом? Ни одна газета?! "Не хотим связываться с Израилем", -- честно признались в норвежском консулате. И вас тоже припугнули? -- Американец переминался с ноги на ногу. -- Сегодня так поступают с нами, -- Сергей сорвался на крик. -- Завтра так же, точь-в-точь, схватят за горло вас!
[1] [2] [3] [4]