Прорыв (35)

Парень сказал, что маляру просто не повезло. У них на заводе все ругались. И на собраниях, и без них.Маляр рассердился, рассказал, как возили его по Европе. В Страсбурге, пока говорил о лагере, где "отгрохал десятку", все было хорошо. Микрофон у губ. Отвечая на вопрос, сказал: "Я об Израиле думал совсем иначе, меня постигло жестокое разочарование". Представитель израильского консулата, сидевший рядом, тут же отвел микрофон в сторону. В зале больше не было слышно ни звука.

-- Че? На свободке?.. Клоуна нашли...

Наума как ожгло. "Бершевские сценки... И отец мог уехать?!" Такого и представить было невозможно. Миры рушились. "Нет-нет, отец кипу надел... А то кипастые не уезжают!.." Горло вдруг пересохло. Налил себе "кьянти", отхлебнул. "Неужели мог?" Наклонился к Гуле:

-- Слушай, Гуленок, можно себе представить, что отец... мог бы уехать?

Гуля закусила болезненно губу: -- А я могла бы уехать? -- Добавила не сразу: -- Скажи мне кто об этом неделю назад...

Притихли, тишина становилась тяжелой, молодки поднялись: "Счастливо оставаться!"

В дверь заглянул мальчик в кипе, крикнул:

-- Рыжий прикатил!

Постучал и, не дождавшись ответа, в комнату вошел франтовато одетый парень. Волосы, похоже, охрой крашены. Лицо надменное. Вынул из кожаной папки смятое письмо и открытку. На них штампы итальянской почты.

-- Вот вам назад ваши письма, -- сказал парень с усмешкой. -- Еще раз предупреждаю. Не будете писать в Израиль, вас, думаю, устроят. Но чтоб остальных не звали. Иначе здесь сгниете! Все до единого!

Наума как подбросило. -- Предъявите ваши документы! -- взревел он.

-- А ты кто такой?

-- Ребята, я его задержу, а вы вызовите полицию!

Рыжий прыгнул к дверям. Скатился с лестницы. Исчез в темноте. Погнались за ним, да где там...

Геула смотрела в темное окно, закусив губу.

Наум вынул платок, промакнул лысину: "Это с ее ранимостью-то..."

-- А вы, значит, не из ихних? -- удивленно спросил парень в кирзе, вернувшись и стараясь отдышаться.

-- Как видите!

-- Тогда я вам скажу напрямки. Раз вам интересно! Я жил в Киеве, засунув голову в приемник. "Кол Исраэль" ловил. Уехал из Киева, чтоб не быть жидом. А из Израиля, чтоб не быть скотом. Хватит мне- этих танцев-манцев!.. Непонятно? Объясню! Друг у меня есть. Гершуни * фамилия. Когда его из тюрьмы выпустили, -- на десять минут, хотел я ему вызов послать. Спасти человека! Не дают! Объясняют, он диссидент, он в Израиль не поедет... -- Вас что, собака покусала? -- говорю. -- Он еврей, а в Израиле есть закон о возвращении... Положили они на этот закон с прибором... Не дают Гершуни вызова. Решил я в знак протеста отказаться от израильского гражданства. Прихожу в министерство внутренних дел. Сидит господин в кипе. Разъясняет: "Отказаться от израильского гражданства невозможно!" "Но это даже в СССР возможно", -- говорю. "Израиль -- это нечто особенное", -- надувается, как индюк, и встает, мол, иди-гуляй... А я сижу. Тогда он выдает мне, так неохотно: "Будь у вас гражданство любой другой страны, мы могли бы просить нашего министра, а раз СССР лишило вас гражданства, то у вас нет надежды..." Я чуть не подавился. -- Хотите, -- говорю, -- пользоваться плодами "советской законности"?! Дальше эстафету нести?! У вас, значит, я тоже не человек, а "нечто особенное"?.. -- Понятно? -- мрачно заключил парень в кирзовых сапогах. -- Не хочу быть больше ни русским жидом, ни израильским евреем! За это меня и казнят! Ну, нет, в гробу я видал эту шестнадцатую советскую республику, в белых тапочках!

И посыпалось тут... Каждому хотелось высказаться, выплакать свое. Мотивы отъезда были неисчислимы, как песок морской.

Тихий рябоватый человек в углу, бухгалтер, сказал, что он тоже с предприятия Гистадрута. Как и маляр. Там выдают в конце года премии, путевки и вообще разный приварок. Кому сколько денег выписывают -- тайна великая. А он-то бухгалтер... Понял, надо быстро уезжать. Не дай Бог, прихватят, как в Союзе. Скажут, чья подпись?!

Слесарь с огромными ручищами показал на притихших девочек в российских чулках: "Мое богатство!.. Старшей -- семнадцать. Через год -- в армию... Чтоб я свое родное детище -- в "двустволки"?!"

Подле него сидела, на краешке табуретки, старушка. Лицо круглое, рязанское. Где видел? Откликнулась старушка бойко: -- Зовут меня Дарья, по-вашему Дора. Дочку в ниверситет взяли, научником, кто-то профессору скажи: "Она -- гойка". Дочка сама слыхала. А через неделю дочку сократили, взяли из ваших когой-то... Кормилец наш где? Ты знал его, что ль? -старушка вздохнула тяжко. -- В разводе мы, милай. Кормилец наш -- сам Израиль ругал, а дочери не давал. Поскольку русские мы... Ну, слово за слово, он с сыном в Австралею, а мы в ету... как ее? в гетту. Пояснил бы, отчего это нас в гетту?

Хлопнула входная дверь, вошел кто-то легкой походкой, постукивая каблуками, напевая расхожий мотивчик из фильма. -- Яшка-танцор явился, -маляр сплюнул.

-- Яшка! -- прокричал в коридор парень в кирзе. -- Иди, тут вина -залейся! Из Обетованной гость.

Заглянул высокий загорелый парень. Глаза голубые, веселые. Шелковая рубаха распахнута. На загорелой груди золоченый крест. Скользнул взглядом по лицам, по бутыли. Опрокинул залпом стакан вина, вытер губы ладонью, сказал: -- Говно -- вино! Интересуетесь, чего мыкаемся? Может в Израиле жить одинокий человек? Квартиры не дают. Бляди дорогие. -- Скривил влажные губы в ухмылке. -- Кому это надо и кто это выдержит! -- И ушел, застучал высокими каблуками.

Плотный широкогрудый сапожник, шея, как у борца-профессионала, сидел все время на своей скамеечке молча, сложив черные до запястья руки.

-- А я бы вернулся, -- пробасил он вдруг... -- Мне хлеба не искать. Не загнали б нас в гетто, вернулся бы, точно говорю... Почему? Потому, как раньше ничего не видел, кроме России-матушки, да пасынка-Израиля. Теперь я на Италию взглянул. Всюду бардак. Лень, грязь, шулерство... Но коли меня господа за горло берут!.. Мать их за ногу! Мол, вне закона! Рыжий прибегал, видели, хочет, чтобы еще и без права переписки... Я двенадцать отказов получил от разных стран, мать их за ногу! Все гладкие слова. Только норвеги ответили, как люди: "Не можем принять, так как не хотим иметь дело с израильским правительством".

-- Так и я тоже не хочу! -- воскликнул парень в кирзе, и все засмеялись. Сапожник пожал могучими плечами-- Смешки-смешочки! Но ведь убивают они людей, убивают, мать их! Дети не учатся, медицины нет никакой. Давид вот-вот с ума тронется...

Наум промакнул лысинку. -- Какой Давид?

-- С угловой комнаты. Учитель литературы, кость тонкая. Где учитель? Пришел? Написал парень правительству проект. Чтоб "Кол Исраэль" никогда не врал. Полправды, де, страшнее лжи... И месяца не прошло -- на "Американо" вещички свои распродает, горемыка. Книжки ученые....

Парень в кирзовых сапогах выскочил в коридор, привел упиравшегося учителя.

Учитель выглядел мальчиком. Тоненький узкоплечий еврейский мальчик схватился за дверной косяк, рванулся назад, точно его и в самом деле тащили на расправу. Нательная рубаха вывернулась из смятых брюк, антрацитовые глаза расширены. Взглянул на Наума яростно: "Ну, просто фрагмент с картины Сурикова "Утро стрелецкой казни", -- мелькнуло у Наума. -- Только вместо свечечки лампочка запыленная".

Протянули учителю вина, успокоили. Гуля намазала маслом бутерброд побольше. Ветчинки положила, огурчика. Помягчел, вроде, а глаза косятся на Наума настороженно. Нервный, видать, страхом меченый.

Наум повернулся на скрипящем стуле, сел боком к учителю, чтоб тот не нервничал, согрелся душой. Спросил у разомлевшего от вина маляра, не известно ли, кто сие натворил? Организовал облаву на израильтян? Согнал в гетто?

-- Как не известно, -- благодушно отозвался маляр, закуривая из пачки Наума. -- Гетто наше имени Ицхака Рабина-Генри Киссинджера. Пошептались два еврея...

-- Ну, зачем так?! -- вырвалось у Наума. -- Не знаете точно, а лепите!.. -- Почувствовал отчужденные взгляды, добавил примирение: -- Ведь вы же обвиняете их в убийстве! У вас есть данные? Маляр пыхнул сигареткой. -- Есть и данные...

-- Закрой рот, иначе не уедешь! -- Сапожник буравил цыгаркой дно стакана.-- Закрой, говорю!

Губы маляра плямкали, а звуков не было...

Наум вскочил на ноги, снова сел:

-- Вы что, меня боитесь? Неужто у меня такая рожа страшная?.. -Заметив улыбки, продолжал спокойнее: -- Давайте обсудим. Со всех сторон... Я был в Америке. Там существует эмиграционная квота. Скольких-то пускают, остальные -- осади назад!.. Эмигрантам из СССР повезло. Ска-азочно! Конгресс США приравнял их к политическим беженцам. Специальным законом. Ковровую дорожку положили под ноги... Я, видите сами, болею за вас всей душой: мои близкие-родные здесь, но слу-у-шайте, вы под этот закон не подпадаете. Вы -израильские граждане! -- Наум долго и горячо развивал эту мысль, косясь краем глаза на Геулу и Сергея, которые теперь-то уж не могут не осознать полной безнадежности их положения. Черт побери, он их увезет! -- Слу-ушайте! При самом горячем желании Белого Дома... даже он не может пустить вас в Штаты, не проведя через конгресс соответствующего закона! А это длиннющая процедура...

-- А почему раньше Хаяс брал? -- перебил парень в кирзе. -- Хоть с "дарконом", хоть с "лессе-пассе"... Всех, кто из Союза выскочил... А потом как обрезало!.. Предъяви в посольстве банковский счет. Да кругленький! Закон, что дышло?..

-- Напротив! Стали применять закон. За-акон!.. Ума не приложу, почему вы вините во всем Ицхака Рабина и Киссинджера, словно их черт одной веревочкой связал! Они, что ли, держат вас за горло?!

-- Это можно считать доказанным! -- прозвучало сбоку. Голос тихий, звенящий, напряженный. Наум не сразу понял, кто говорит. Оказалось, учитель. Глаза у него огромные, и в каждом точно по свечечке загорелось. Огонь злой.

-- Можете судить сами... если захотите! Людей с израильским "дарконом" перестали брать во всех странах одномоментно!.. Не только еврейские организации. Но и толстовский фонд, и католические центры. Нас выставил на улицу даже Каритас, который помогал любому беглецу. "Каритас" по латыни милосердие. Нет нам милосердия!.. Все эти фонды существуют на деньги американского правительства. Повторяю, нас отшвырнули о д н о м о м е н т н о и семиты, и антисемиты. Следовательно, израильскому Ицхаку в одиночку такое не осилить бы... Кто помогал-способствовал? По моему убеждению, наше гетто должно быть по праву названо двумя именами: Гетто имени Ицхака Рабина и Генри Киссинджера.

Наум вобрал голову в плечи. Голова горела. Загнать евреев в гетто в семидесятых годах XX века?
[1] [2] [3] [4]