Прорыв (2)

На том же обледенелом перроне площади трех вокзалов, где мы встречали вначале иссохшего дядю Исаака, затем Иосифа с огромными, как клешни, перевязанными руками и его сына, мы ждали теперь Геулу. Она "отишачила", как говорил Дов, "детский срок" и теперь возвращалась в Москву. Незаконно, конечно. Господи, а кто из моих друзей и родичей вступал на этот перрон законно? У всех был "сто первый километр". Не сразу Москва строилась...

Поезд, как всегда, запаздывал. Мы мерзли, и Иосиф, оглядев нас, заметил весело, что мы уже встречали тут всех.

-- ...Один твой племяш не охвачен, -- сказал он, обернувшись к дяде Исааку.

-- Механик, не гони картину, -- ответил дядя Исаак с нервной веселостью.

-- Вот что, Григорий, - Иосиф подошел ко мне, понизив голос. - Мы -клейменые, каторжные. Нас, вон, фотографируют... вон, видишь, шляпа чемодан приподняла, наставляет... Так мы их пошлем на х... и вся недолга. А тебе зачем этот бал? Волки без свежатины не живут... Не обижайся, я по-человечески! Приезжай домой вечером.

Я действительно намеревался дождаться поезда и тут же помчаться по делам, но после такого предупреждения, естественно, остался с Гурами до поздней ночи. Геула заметно постарела, но выглядела здоровой, щеки красные, как после лыжной прогулки. На лбу, правда, появилась морщинка. Как ножом полоснули. Сергей, напротив, осунулся, был бледен. Бородка торчала, как клок сена. -- Слу-ушайте, -- протянул дядя Исаак. -- Кто из вас сидел? Лия ткнула его под бок, и он затих. Она обняла Гулю и больше от себя не отпускала. В такси тряслись, обнявшись. И у стола сидели, обнявшись. Гуля говорила, смеялась. Лия плакала беззвучно, прижимая Гулю к себе так, словно ее снова могли отнять...

Геулу увезли в шестидесятом, когда, казалось, массовая реабилитация завершилась. Какое!.. Геула рассказывала, что у "мухомора" (так она называла своего следователя) все время на столе громоздились пожухлые "дела", начатые в 37, а какие и в 34... "Мухомор" отодвигал их и строчил новое, на нее.

-- ...без свежатины не живут, -- хрипел Иосиф.

Геула вспомнила весело, словно это не с ней произошло: -- Слышу бабий голос: "На туалет пройдемтя! Парашу не за-будьтя!" Жалко мне их стало, слов нет!

-- Кого жалко? -- встрепенулся Дов.

-- Надзирательниц, кого еще! Простые деревенские девахи. Им бы сено убирать, хлеб сеять, а они всю свою молодость по вонючим коридорам: "Парашу не забудьтя!" Крестьянское ли это дело?

-- Не крестьянское, -- прохрипел Иосиф. -- Э-эх, сколько надо было русскую деревню убивать, морить голодом, морозить, чтоб она в надзиратели подалась. В конвойные войска. Вот где Россию под дых бьют, а?.. Извини, Гуля!

-- После суда, на пересылке, запихали меня в общую камеру, -продолжала Геула. -- Смотрю вокруг -- страх. Пятнадцатилетние девицы, остриженные наголо, вставляют себе, прошу извинения, в задний проход горящие сигареты и подносят их к дверному "волчку". Под общий хохот. Мол, вот, курим прямо в "волчок".

Из темноты нар глаза светятся, ощупывают меня, мои вещи. Жутко! Я поняла, тут могут и зарезать. Стала дико орать и колотить в дверь. И требовать, чтоб меня отделили. Орала, как Дов учил, не переставая:

-- Вы не имеете права держать политических вместе с блатными! Минут через пять лязгнула дверь. Перевели.

-- Ну-у, -- протянул дядя Исаак. -- Послабление. Либерализация!

-- Послабление, -- усмехнулся Иосиф. -- Небось, новосибирская пересылка?.. Точно! Достучалась бы в свердловской... Показали бы ей "парашу не забудьтя". -- Гуры ставили на стол бутылку за бутылкой, но не пьянели, напротив, замечания их становились все дельнее, трезвее: -- Нам жить не дадут, -- просипел Иосиф. -- Но -- перебьемся. Перезимуем лето. А вот что Гуле делать? При ее дипломе с отличием...

-- Поступать в аспирантуру, -- прозвучал из кухни чей-то басок. Из дверей выплыл улыбающийся здоровяк -- Толя Якобсон* давний друг Гули. Явился он, видно, только что и застрял на кухне, где Лия подкармливала опоздавших. У Толи было широкое, круглое лицо деревенского мужика, приплюснутый нос бывшего боксера. Глаза бесхитростные, светлые, спокойные. Трудно было представить себе, что простодушный Толя Якобсон -- глубокий исследователь русской поэзии. Это признавали и официальные советские литературоведы, боявшиеся его, как огня. Да и как не бояться! Талантливый стиховед с лицом и напористостью боксера. Жуть!

Толя какой уж год пытался издать полемические книги о Блоке и Пастернаке; когда ему надоело унижаться, он опубликовал книгу о Блоке в Нью-Йорке, в издательстве имени Чехова, что жизни ему не облегчило.

Они и сдружились благодаря стихам, Геула и Толя. Толя мог часами декламировать Алексея Константиновича Толстого, Блока, Цветаеву, Пастернака; Геула-- Ахматову... Толя еще до ареста 388"Геулы женился на черненькой, как галчонок, девчушке, которой в 1949 году дали двадцать пять лет каторги. И потому все понимал с лету.

-- Геуле надо поступить в аспирантуру, -- повторил Толя, дожевывая бутерброд с килькой.

-- Ты что, идиот? - вырвалось у Дова. -- Ее в Москве дворником не возьмут! -- Идиот, -- добродушно согласился Толя. -- И как идиот имею свой идиотский план.

Иосиф показал на потолок, и Толя плана своего излагать не стал. Куда-то исчез. Явился недели через три. Оказалось, он ездил в Читу, добрался на перекладных до лагеря, в котором сидела Геула. Выпили с начальником лагеря "столичной", добавили местным "Зверобоем". Пили ночь напролет. Затем начальник, обнимая друга Толю одной рукой, второй подписал справку на бланке учреждения No... о том, что "гражданка Геула Полякова три года проработала в системе МВД".

Ну и хохот стоял у Гуров в тот вечер, когда к ним вломился заросший, взмыленный Толя Якобсон со справкой в руке.

Но Геула, как и предполагали Гуры, заартачилась. Сказала, что по фальшивой справке жить не будет. Даже если бы в ней было написано, что она "три года трудилась по системе йогов". А не в тюремной системе... Пойду в бухгалтера, в уборщицы, буду мыть посуду...

Но ни в бухгалтера, ни в уборщицы Геулу не брали, как только узнавали, что у нее высшее образование: коль человек с дипломом университета готов мыть тарелки, дело ясное... "Москва -- не Америка! В СССР с дипломом тарелки не моют..."

В те же дни сватался к Геуле авиационный генерал, жизнерадостный великан с бычьей шеей, знавший ее еще девочкой-парашютисткой. -- Ничего не бойся, -- басил он. -- За моей спиной, как за каменной стеной.

Геула за стену не схоронилась, хотя и проплакала весь вечер. Генерал был добряком и -- верила -- любил ее: первый раз звал замуж, когда ходил в майорах, а она училась в школе.

Виктора Полякова, бывшего мужа, который явился с покаянием, она турнула так, что тот вылетел, забыв свою синюю пилотскую фуражку. Геула сжалилась, выкинула фуражку в окно, следом. В тот же день подала заявление в ЗАГС. Переписала все документы на свою девичью фамилию -- Левитан.

Дядя Исаак предлагал "качать права". Как это так -- работы не дают?! Пусть не в Москве, у черта на рогах, где дети годами сидят без учителей. Пусть проверяют: у них инспекторов, как собак нерезанных.

Иосиф вздохнул печально, вымолвил:-- "Качают права", как известно, там, где прав у человека нет никаких...

Пришел Сергуня, торжественный, в черном пиджаке; принес букет роз. Одну дал Гуле, остальные поставил на стол, в голубой вазе. Сказал, что сегодня он стал доцентом. А потому -- гуляем!.. -- Дов! -- окликнул он. -- Сходи за столичной! У меня как раз на два пол-литра. -- С восторгом, -- прогудел из своей кельи Дов, который обид не помнил, а выпить любил.

Когда разлили последнюю бутылку, закусив квашеной капустой, острой, с клюквой, по лииному рецепту, Сергуня покраснел густо и сказал, как в воду бросился -- Гуля, я не генерал, я пингвин. Выходи за пингвина, а? - Что-то очень жалкое было в этом его "а": видно, никакой надежды он не питал.

Геула вскочила, обняла его, поцеловала в растрепанные пьяные губы. -Ты с ума сошел! -- воскликнула она весело. -- Я тебя люблю без памяти, как могу подвергать такому риску!..

Тут уж все грохнули, стулья заскрипели. Сергей даже не улыбнулся. Встал, прошелся-покачался от одной стены к другой. Разнесло его в последнее время, потучнел, шея короткая, семенит ногами в лаковых полуботинках, ни дать ни взять - пингвин!.. Уж не Геула ли его так окрестила?

Дов поглядел на Сергея искоса и, добрая душа, кинулся на помощь: -Гуля, в королевских семьях на сторону не выходят. Женятся только среди своих. Я бы на твоем месте опингвинился...

Геула резко поднялась. Она не любила бесцеремонности Дова. Стала одеваться. Сергей подал ее старое-старое модное пальто в крупную клетку и пробормотал в отчаянии: -- Значит, не судьба... А если похудеть? Тотально...

-- Вот-вот, -- сказала Геула зло. Надоели ей эти разговоры. -- Станешь таким, - она поднесла к его носу свой худой, почти прозрачный палец, -поговорим...

После ухода Геулы Сергей сказал задумчиво-печально: -- Ей только в аспирантуру. Или в омут...
[1] [2] [3] [4]