Прорыв (1)

13. Да живет!..

Приложение. Документы.

ЧАСТЬ I

ПРОРОКИ ПРИШЛИ ИЗ ВОРКУТЫ

1. МИКРОФОН ПОД ЧЕРДАКОМ

СВИРСКИЙ* - МЕЖДУНАРОДНЫЙ ШПИОН. ОН РАССТРЕЛЯН".

Правительственное заявление было оглашено с трибуны Всесоюзного совещания товарищем Л. М. Кагановичем, министром Иосифа Сталина.

Международным шпионом был мой родной дядя Зиновий Романович Свирский, или, как его звали домашние, "дядя Исаак".

Он вернулся с того света всего три дня назад в кургузом пиджачке и деревянных ботинках, которые он величал "коты037""; а сегодня оттуда же вырвался его лучший друг, встречать кото038"рого он повел всю свою родню. И здесь, на обледенелом перроне Ярославского вокзала, он все время рассказывал о нем, только о нем, да порой о его сынке Борисе, которого отец по дороге вытащил оттуда, "где пляшут и поют", как сообщил дядя Исаак.

Звучное контральто заснеженного, в угольной крошке, репродуктора на столбе сообщило, что скорый поезд "Воркута-- Москва" опаздывает на два часа. Женщины разбрелись кто куда, а мы с дядей Исааком отправились в буфет, где нам 039"засифонили в толстые стеклянные кружки ледяной пены, а затем долили туда же грязно-бурого пивка из облупленного чайника, который кипел на гудящем примусе.

-- Так вот, его зовут Иосиф Гур, -- снова начал дядя, не теряя времени. -- Выслушай, и ты поймешь, почему я все эти дни, как чокнутый... Услышишь, и сам чокнешься! -- радостно пообещал дядя. -- Эпоха тут, как на ладони... -И он принялся повествовать о том, как в декабре 1943 года они попали в окружение. "Они" - это дивизия, в которой воевал Иосиф Гур. Дядя сам в эти дни был лишь в окружении колючей проволоки и потому и в ус не дул: за семнадцать лет привыкнешь... А вот Иосифу Гуру было хуже. Выстроили в лесу уцелевших. Немецкие танки постреливали и справа, и слева... Генерал объявил, что создается группа прорыва. Поведет он ее сам. "Кто пойдет со мной?" -прокричал генерал. В ответ -- молчание. Группа прорыва -- верная смерть. Лес в двойном кольце, и "Тигры" урчат, и пехота, видать, подошла, слышно в морозном воздухе: 041""Пауль!..042"Антвортен!..043"Шнель-шнель!" А у 044"окруженцев ни одной пушчонки... -- Кто п045"ойдет? -повторил генерал.

Молчание было такое, что стало слышно, как ветер колышет верхушки елок.

-- Коммунисты тут есть?! -- прокричал генерал сорванным голосом.

С шуршащих елок сыпался снежок. -- Комсомольцы есть?! - Шуршат елки.

-- Мать вашу так!.. - взорвался генерал. -- Есть среди вас хоть один настоящий русский человек?!

Из строя вышел, прихрамывая, маленький, жилистый, широкогрудый Иосиф Гур, еврейский поэт.

- За что его посадили в тюрьму, надеюсь, не надо объяснять, -продолжал дядя, отхлебнув из кружки. - После победы, конечно!.. Еврейский поэт!..

Сам дядя не был поэтом. Ни еврейским, ни русским. Он был некогда главным инженером главка, работал с Серго Орджоникидзе. И рассказывал так, будто составлял служебную докладную: - Будучи на этапе, я чуть не погиб. В Котласе... Слушай, Гришуха, тут нужен дар. Я не сумею рассказать. Прочитай лучше... - Он достал из бокового кармана пиджака листочек, сложенный вчетверо, замусоленный.

- Это Иосиф написал. О себе и обо мне. Правда, перевел с языка идиш другой поэт. В Воркуте поэтов, как собак нерезаных.

Я взял истертый, поблескивающий листочек. Стихи написаны крупным школьным почерком. Буквы корявые.

- Чего улыбаешься?! - резко сказал дядя. - У поэта пальцы помороженные. Семь лет кайло держали, а не карандаш... Не понимаешь почерка? Прочту сам... - И он начал декламировать протяжно, не заглядывая в листочек: -052""В кружении луны и 053"сне-э-эга..."

Я остановил его движением руки: мол, разбираю почерк. Прочитал.

...В кружении луны и снега..

Ходила с бубнами пурга.

Я в полночь задушил врага.

Больного друга на руках Я нес.

Над нами сосны в облаках,

Как волки раненые выли...

Друзья нас палками лупили,

Чтоб мы стояли на ногах...

Я через час стряхнул свой сон.

Пошел. А там в снегу осталось...

Не человек -- одна усталость.

Я шел и думал: "Что же он?

Был человек, остался сон,

Воспоминание осталось

Да сосен дальних перезвон...

К чему жалеть такую малость".

Но возвратился и понес,

Сам обмороженный до кости...

(Стихи записаны в спецлагере Тайшета "Озерлаг" в 1952 году писателем Юрием Домбровским, в то время заключенным.) \documentclass[12pt, fleqn]{article} \usepackage{amsmath,amsfonts} \begin{document}

Дядя взял у меня листочек, снова аккуратно сложил вчетверо, спрятал в бумажник, где хранились фотографии жены и дочери. -- Вот так, -- сказал дядя. -- А кто я ему был? Никто!.. Будучи на пересылке, двумя словами не перекинулись. "Откуда?" -- спросил меня. - "Москвич", - ответил. - "Земляк! - воскликнул он, - пятьдесят восьмая?" - "Почему решил?" - "Кость тонкая!.."

Тут нас конвойный прикладом огрел, и его, и меня, и кинулся от нас за кем-то, а один из блатных, который мою шапку уже напялил на себя, извернулся, ощерился: "Ну, как, жидочки, приклад вам выбрали полегче? Все ловчите?.." Иосиф ему с ходу, тычком, уголовник копытами вверх... Бил он блатных смертным боем. Лапа у него, как клешня. Те его угробить пытались. Как-то сбросили на него в шахте кусок породы. Попали бы -- так в лепешку... Палец задели. Не сгибается теперь. Торчит, как ружейный курок. Удар от этого у Иосифа, правда, не ослаб... Жизнью я ему обязан, понял?.. -- Он пожевал черствый бутерброд с колбаской "собачья радость", допил первую кружку залпом и продолжал возбужденно: -- А потом Иосиф Гур стал легендой... Меня выдернули на этап и в Норильск. На строительство комбината. Вспомнили, что я горный инженер. Гуров -- в Караганду. Дошло до нас, что в Караганде забастовка. Зеки не расходились, требовали, чтобы власть из Москвы прибыла.

Танки в зону вошли. Передний вдоль строя загромыхал. Первых подмял в лепешку. Строй врассыпную. Паника. Иосиф оказался от танка метрах в двадцати. Стоит, как вкопанный. Будучи без всякой поддержки... как вкопанный... Сын к нему подскочил, Борька. Тащит его, тот ни в какую... Тогда сын приткнулся рядом. И еще кто-то. Танк ревет, прогрохотал к ним и -встал. Развернулся на кровавых гусеницах, обдал всех вонью бензиновой и ушел.

Зверь в нем сидел, и тот перед человеком дрогнул... Дядя принялся рассказывать, как Гуры снова в Воркуту угодили, но тут контральто на столбе сообщило, что поезд "Воркута-Москва" подходит к перрону N° 2. Бросились мы к обледенелому, под высоким куполом, перрону. Там уж все Гуры, жена, дети...

Около нас мнется незнакомый мужчина в желтом кожаном реглане, прислушиваясь к репликам пританцовывающей от холода родни. Родня умолкает. Правда, почти два года минуло "после несчастья", как величает мой жизнерадостный дядя смерть великого "отца народов". Но умолкать в таких случаях еще не отвыкли.

Наконец, показывается черная морда паровоза. Его огненный глаз слепит. Снег в надвигающемся желтом луче закружил, и, точно подхваченные им, заметались, задергались встречающие. Старушечий голос вскричал: - "Ванюша!" Паровоз прогудел, заглушая кладбищенский вопль, и затих.

-- А-а-а-а! -- вопил перрон на все голоса. -- О-о-о-о!.. Наш где?! На-а-а...

Паровоз медленно подтащился к нам и лег у ног встречающих, как нашкодившая собака...

Похоже, он уже выскочил на перрон, Иосиф Гур. Пытаюсь разглядеть его в толчее. Женщины у Гуров все гренадерского роста, за ними слона не увидишь. По рассказам дяди, у меня уже сложилось свое представление об Иосифе Гуре. Пусть даже и не Васька Буслаев, плечи - косая сажень, но уж во всяком случае не коротышка... И вот, наконец, выглядел его. Маленький, верткий, в солдатском ватнике и новенькой шляпе, впопыхах напяленной поперек, подобно треуголке Наполеона. Это замечаю только я, проклятый писатель. Остальная родня плачет. Никто ничего не слышит. - А-а-! - вопит перрон. - О-о-о-о!..
[1] [2] [3] [4]