Бегство (Ветка Палестины - 3) (26)

Поляк-адвокат, все заранее предвидевший, задолго до суда оповестил об особенностях дела прокурора. И по принятой в Израиле практике договорился с ним, что Александр Казак признает себя виновным. За это ему дадут минимальный срок. Тогда все обойдется без долгого прения сторон и взрывоопасной напряженности, которая возникала в суде почти всегда, когда судили кого-либо из национального меньшинства или олим. Адвокат предлагал даже все решить келейно... Саша тогда же посоветовался с Софочкой, она вскричала испуганно: - Без суда?! Никогда! В этом случае мерзавец ускользнет от расплаты.

Никакие доводы адвоката не помогали. Саша согласился с Софочкой, когда выяснилось, что насильник - сынок чиновника мэрии (из "золотой молодежи") и к тому же уволенный по ранению офицер военной полиции. "Без скандала замнут..."

- Хорош защитничек порядка! Где и кого он защищал?! - Софочка Сашины мысли схватывала на лету и всегда поддерживала, доказывая всем, что "Саша зря не скажет". - Конечно, спокойнее бы пойти по более привычному пути: "не чепляй лихо", но уж коли Сашеньку задели... Нет-нет! Пусть суд! На миру и смерть красна!

- Сашенька, иначе упекут и не пикнешь! - твердо заключала Софа.

И вот теперь, поглядывая как черные кепи несут к дверям очередного нарушителя порядка, старик-судья раздраженно думал о том, что все его опасения подтверждаются, и чреваты политическим скандалом.

"Снова эта грязь,- с досадой повторял он про себя.- Снова запахи сортира". Старик поними под этим политику, - то, что уж много лет мешало ему жить без чувств стыда.Его первненец Шломо, его гордость, воспитанный в ешиве, чистый, как слеза, мальчик, став раввином, был выдвинут в Кнессет от "Мафдала", - партии, некогда преданной без компромиссов Торе и сионизму, а ныне пустившейся во все тяжкие... Каждые выборы, когда, не таясь, на всю страну показывали по телевизору, как обе партии, и социалисты и их враги -ликудовцы, бесстыже торговали министерскими портфелями, а известные раввины не брезговали шантажом, домогаясь денежных и выгодных постов, в обмен на поддержку самой чудовищной политики, - каждый такой регулярно повторяющийся предвыборный базар, над которым смеялся весь Израиль, он, судья, - государственный служащий и верующий еврей, лежал в постели с гипертоническим кризом.

И теперь опять смердит. Так смердит, хоть нос зажимай! Вот уже неделю он и его коллеги выслушивают по телефону и лично просьбы известных в стране политических фигур отнестись сочувственно к пострадавшему мальчику из хорошей семьи, раненому боевому офицеру, три года подряд усмирявшему арабскую "интифаду". Ходатаи вспоминают при этом справедливые слова Голды Меир: как ужасно то, что мы, евреи, вынуждены стрелять в людей. И интонации такие, будто бесстыжие "торговцы портфелями" и в самом деле чувствуют себя виноватыми в том, что "мальчик из хорошей семьи" стал насильником. Напрасно звонят ходатаи, напрасно "разъясняют" и намекают: приговор будет объективным, даже если все они встанут на голову, а судей попросят о снисхождении лично Шамир или Перес.

Конечно же он, как и все немолодые, много пережившие люди, был осторожен, этот старый и больной человек в черной судейской мантии. Особую осторожность, понимал, он должен проявить в этом, на первый взгляд, пустяшном деле. И от сына Шломо, изредка приезжавшего к своему старику, и из своей практики он знал, что история новейшей алии из России - театр абсурда, постыдная страница жизни государства. Не исключено, она завершится приговором Высшего Суда Справедливости Израиля. Лично он, в первую очередь, судил бы и раввина Зальца, главного паяца от абсорбции... Вонь и грязь! Вонь и грязь! Старый судья бросал под язык нитроглицерин и шел в присутствие...

И сейчас, когда в притихшем зале - слышался лишь скрип казенных полицейских башмаков - судья подумал о том, что нет в Израиле более беззащитных существ, чем руские олим последней волны, которые не знают ни языка, ни законов и которых обманывают все, кому не лень... Помня это, старый судья считал себя не вправе возбуждать страсти, связанные с мерзостью, называемой "прямой абсорбцией" или "корзиной абсорбции", которая обрекает олим на нищенство, на страшный шок, копание в отбросах на рынках страны, о чем пишут сейчас все газеты. Нет, нет и нет! То судебное дело он сегодня не рассматривает...

Правда, ранее он полагал, как само собой разумеющееся, израильская публика знает, драка на улице и изнасилование - это для слушания совершенно разные дела, два отдельных дела, и каждое из них должно рассматриваться другим составом суда. Теперь он видел воочию, что эти русские о том и не ведают. Или они, и в самом деле, доведены жизнью до такого состояния, что всех их надо лечить? Не случайно, психиатры считают, что волна самоубийств русских олим связана, прежде всего, с этим. Кто знает, кто знает?.. Конечно, он изучил все обстоятельства дела, но стоит адвокату коснуться этой раны, в зале начнется Бог знает что... И потому судья сказал адвокату, а затем повторил свое твердое "Ло". Уходя в судейскую комнату, старик попросил коменданта повторить публике об уголовной ответственности за нарушения порядка. Комендант выполнил просьбу судьи с армейской старательностью, и потому приговор выслушали молча. Да и протестовать, вроде бы, не было причины: Сашу Казака приговорили к двум годам тюрьмы условно и к году работ в системе "коммюнити сервис", в России это называлось "к принудительным работам", отправкой "на химию" и прочее. - Условно! Условно! - зашептались с облегчением. Правда, к тому же еще оштрафовали в пользу жертвы, бывшего офицера военной полиции. Но штраф никого особенно не обеспокоил. Дов говорил, что Саша отделается штрафом, который его, Дова, не разорит. А вот год принудиловки... Все же это не "решетка".

Софочка, изгнанная из судебного присутствия, ждала Сашу на улице. Наконец, из дверей хлынула толпа, крича: "Условно! Условно!" Бросилась к автобусам: пятница - короткий день.

Олим уже прошли, а Саша всё не появлялся. "Бож-же мой, а что, не выпустят! Загребут - доказывай, что ты не верблюд!"

Давно унялся хамсин. Израильтяне высыпали на улицы, отправились с полотенцами и простынями к Средиземному морю. - на пляжи, где "олим ми Руссия" можно было легко отличить от израильтян и северной белизной кожи и укрытиями - простынями, натянутыми на лыжные палки. Заволновались русские олим в своих палатках на лыжных палках, когда пришла весть: насильника, в другом заседании и другим составом суда, тоже приговорили на сколько-то лет условно и к штрафу, правда, на взгляд олим, астрономическому, да еще к году принудработ. Саша будто бы столкнулся с ним в доме престарелых, где и он, и Саша обмывали маразматиков и убирали за ними ночные горшки.

После суда над Сашей Казаком многие олим заглянули и Уголовный кодекс Израиля, расспрашивали адвокатов, - знали назубок статью 345, из главы 5-ой. Изнасилование с нанесением побоев - четырнадцать лет тюрьмы... Значит, все, как в России?! Закон отдельно, а жизнь-житуха отдельно? "Шемякин суд!" возглас Петра Шимука отозвался в олимовских кварталах, как эхо.

Телефон Дова звонил и днем, и вечером, и разговоры чаще всего завязывались отнюдь не строительные. Дов видел, люди доведены до такого состояния, что мотуг отвести душу на ком и на чем угодно. В одном месте побили эфиопов, в другом - домовладельца, поднявшего квартплату вдвое. В третьем - ешиботника, который пытался усовестить матерщинников... В "Розовом садике" их теперь не удержишь... Он набрал номер Эли, сказал, котел может взорваться и что пора выпускать пар, иначе русский язык начнет доминировать и в израильских тюрьмах.

- Мой тебе совет, Элиезер... - завершил Дов долгий разговор с главным редактором. - Суд над Сашей Казаком надо продолжить и провести свой суд. Общественный. Предусмотрен такой в Израиле, называется "Мишпат хавейрим". Нет, теперь уж вовсе не о драке и не о насилии над девушкой. Тот суд уже состоялся - другой суд. Наши шамиры дождались своего часа. Назовем суд так: о насилии над алией из России...
[1] [2] [3] [4]