Бегство (Ветка Палестины - 3) (25)

Но вот зачем "бабуля" сама пекла перед субботой пышние халы? Софа и понятия не имела, что в Израиле существуют люди, которые пекут себе хлеб. Как в сибирской деревне. Здесь в любом супермаркете халы аж до потолка. Не удержалась, спросила раскрасневшуюся от жара плиты "бабулю" Нонну, зачем ей такая морока?

- Домашняя хала добавляет субботнее настроение, - ответила та.

Софочка отнесла "субботнюю халу" в разряд невредных чудачеств. К чудакам она привыкла. Отец у нее чудак, нет-нет, да и выкинет что-либо непонятное. "Не обрезай Соломончика", сказал. - Здрасте! Если уж он Соломончик!..

Обо всех подобных "чудачествах" Софа задумалась позднее, когда узнала, почему "бабуля"- физик ушла от мужа.

Ее выпустили из Москвы раньше мужа, его "по секретности" зацепили. На целых пять лет. Когда, приехав, он узнал, что жена стала религиозной, вскричал: - "Лучше бы ты мне изменяла, - это можно было б понять! чем связалась с пейсатыми!" Все его раздражало. В "шабат" нельзя включать свет, ездить на машине. Строгий кошер... В конце-концов, он впал в неистовство. Окунал кусок колбасы в молоко и ел. Назло! В субботу вызвал такси.

Софа ощутила холодные мурашки на теле. Поежилась. Она назло ничего не делала, но ведь так же, как этот психопат, с усмешкой относилась к "причудам" Саши, хотя, видит Бог, и не думала его оскорблять...

- Лады! - сказала она решительным тоном Дова. - Тут всё ясно. Человек имеет право на веру, Но, скажите, бабуля Нонна, отчего у Стены Плача женщины от мужчин отделены. "Они мне мешают сосредоточиться на молитве", - ответила Бабуля, улыбнувшись.

Хорошо, а вот Саша ходит к Стене трижды в день, а женщине это не обязательно. Хочешь молись, хочешь как хочешь.

- Женщина кормит ребенка, по Торе это важнее молитвы...

Софочка задумалась, тут у нее с Торой не было никаких расхождеий. Сашу выспрашивать о Торе не хотелось, "еще подумает, что подлаживаюсь", а соседку - сам Бог велел.

Но сдаваться не собиралась. Парик на нее не напялят! Еще что! Но... чтоб никакой иронии! Ни бож-же мой!

- Мучает меня дурацкий вопрос? - как-то решилась спросить, когда оба подогревали на "хитрой" плите молоко. - Ох, только не обижайтесь, лады? Я по доброму... Вот что хотелось бы узнать. Почему у евреев столько праздничной суеты? И не раз-два в год, а каждую неделю. Хозяйкам какая морока! Свечи на столе. На всех детишках праздничные платья. На девочках панбархат, его уж сто лет не носят! Опять же выключателя не коснись... Но ведь, бабуля дорогая, это же не Господь Бог придумал. Когда Библию сотворили, электричества не было. Автомашин тем более. Значит, запреты не от Бога. Раввины придумали, хитрецы бородатые.

Бабуля Нонна дала Софочке истрепанную, без обложек, книжку на русском языке. Предупредила, книжка заветная, отцовская. Не испачкай. Тут всё сказано.

Софочка полистала вяло. Споткнулась на фразе: "Суббота хранила евреев больше, чем евреи хранили субботу". Софочка вздохнула тяжко: - Этого мне без словаря не понять. Бабуля Нонна засмеялась, воскликнула: - Почему? В России какие были праздники, кроме седьмого ноября? День танкиста, день артиллериста, шахтера, морского флота и прочее в том же духе. Был праздник в честь человека? Обычного, ничем не примечательного... Не вспомнишь? Я тоже не помню. Суббота - праздник в честь человека. Создатель дал тебе душу, так не чувствуй себя приниженным. Даже если у тебя нет ни мужа, ни работы, ни крыши. Храни достоинство. Просто от того, что ты человек, Творение Божие... Выжили бы евреи без субботы, когда их веками грабили, выбрасывали из дома, из родной страны?

Софочка, вздохнув, сказала себе, что придется прочитать...

... Без Софочки дома было пусто, и Дов возвращался на свою виллу как можно позднее. Да и работы было невпроворот. Корпуса подымались. Пришло в Хайфский порт оборудование для завода бетонных изделий, купленное в Москве. У американцев такого не закажешь: не хватило бы "зелененьких". Да и не нашел у них такой машины - зачем американцам прокатывать панели для перегородок?.. Им не к спеху. Это машина для России и для Святой земли. Для аварийных ситуаций, чтоб с пылу, с жару. В России сколько себя помнит, всегда аврал: свистать всех наверх! То Хрущ в панике, то Брежнев в обмороке. И в Израиле не спокойнее.

Приехав, Дов задержался у русского стана, посмотрел, как ползет, парит горячая бетонная лента, как разрезает ее нож. Советский нож выбросил. Заказал новый во Франции, в городе Лилле, особой закалки. "Гильотинной", смеялись Кальмансоны, французы на ножи мастера.

Осмотрел нож из Лилля, закручинился. Вспомнил, как привозил Софе французский кухонный комбайн - "Робот". Любое мясо, рыбу - секундное дело в крошево. Настроение мгновенно испортилось, по телефону орал так, что секретарша, усатая Хава, не решилась войти к боссу. Уехал в Иерусалим рано, весь вечер пил, думал о Софочке. Саше, об отце, о России, о том, что еще лет пять и зароют в Святую землю, а ему, без Бога жизнь прожившему, оно без разницы, Святая ли, грешная.

Калмансоны-старики тут же увидели, хозяин не в себе. Узнали стороной, что стряслось. Как только Саша появился в прорабской, обступили его, попыхивая сигаретами. Двух молодых подсобниц выпроводили, цыкнули на своих безусых олим, чтоб не наломали в таком деликатном деле дров. Угостили Сашу еще теплым домашним пирогом, налили апельсинового сока. Обиделись когда отказался. А затем завели разговор - прямой и грубоватый, как со своим:

- Ты как, Сашок, взаправду на Софочке женишься? С чужим ребятенком берешь?

- А что? Не одобряете, старики?

-Так разве ж она тебе пара?! - воскликнул старик Кальмансон с опилками на комбинезоне.

- Ты парень мозховитый, с ниверситетом, - добавил его сосед с огромными красными руками каменщика. - А она хто есть? Холосистая лярва!.. На Холой пристани кинешь палкой в собаку, а попанешь как раз в такусеньку.

Саша сжал губы, чтоб не отвечать. Все увидели, рассердился. Толкнули каменщика, чтоб "сбавил обороты". Тот поправился находчиво:

- ЗдоровА она для тебя. Вот и усе! Ты тощенький, а она? - И показал руками, какая она есть.

- Потому и хочу жениться, - ответил Саша. - Я тюремный задохлик, да и отец был болезненным. Хочу, чтоб мои дети были, как один, гренадеры.

Не поняли, пошутил он, "отбрехался", чтоб последне слово за ним осталось, или всерьез. И бросили на прощанье: - Нужны тебе хренадерши, Сашок, бери наших, кальмансонок. Одна в одну девки. Кровь с молоком!

Дов несколько дней не выходил на работу. Пил, матерился, скрипел зубами. На телефонный звонок брата ответствовал, что он, Дов, ныне в новом чине. В каком?! "Отставной козы барабанщик!" -И бросил трубку.

Проснулся на полу. От телефонного дребезга. Снова - Наум. Спросил, видел ли Дов "Нью-Йорк Таймс". От пятого мая.

- Я, брательник, читаю нынче только поваренную книгу! - Дов бросил трубку на рычажки. И опять звонок Наума.

- Ты что, в мерехлюндии? Сегодня буду в Иерусалиме, застану?

Вечером звонок в дверь. Звонок у Дова не обычный, а заказной, немецкий, где-то Софочка наткнулась, купила. Исполняет мелодично без слов "Майи либер Августин" Софочке показалось, что это никакой не "Ангустин, .а переиначенный "Жил был у бабушки серенький козлик", знакомый с детства.

Вошел Наум со своим потертым портфелем. Дов к этому времени принял ванну, выпил рассолу, который приготовила по русскому рецепту старуха-марокканка, водворенная после ухода Софочки на прежнее место.

- Ну, что, здоровее стал? - мрачновато осведомился Дов. - Катаешься по Израилю туда-сюда, московский гений, ныне израильский пенсионер?

Наум молча положил перед ним объемистый номер "Нью-Йорк Таймс". Газета измята, истерхана, видать во многих руках побывала.

- Есть время, читай с самого начала, - сказал Наум. - А нет, вот отсюда.
[1] [2] [3] [4]