Бегство (Ветка Палестины - 3) (20)

Ночь, конечно, холодит. Когда ветер разметает облака, можно поймать взглядом "Скад" - раскаленную гадину, перехваченную в ночном стылом небе американским "Пэтриотом". Белый всплеск взрыва, дождь раскаленных осколков. И светлые бусины всё новых и новых "Пэтриотов". Грохот доходит приглушенным, волнами, но иногда жахнет, - земля качается под ногами будто палуба.

Небо перестало быть звездным куполом, Божьим даром. Оно походит на черный прорвавшийся мешок для мусора, из которого сыплется на землю искрящий, в белых дымных разводах, сор. Над Тель-Авивом в полнеба багровое зарево.

Дов возвращался со стройки в Иерусалим почти три часа. Пробки! Большую часть дороги полз в гуще машин, набитых спящими детьми: жители Тель-Авива предпочитают раскладывать детские кроватки где угодно, но не под "Скадами". На работу пролетел затемно, по пустому шоссе, решив сократить отныне время "путешествия по стране" до предела: Кальмансоны-плотники сколотили в прорабской палати, поставили две круглые домашние электроплитки: можно жить. Позаботившись о хозяине, они позаботились и о себе. Подключили к пустому застекленному корпусу тепло, поставили на верхнем этаже, еще не разделенном на квартиры, нары, на которых разместились все Кальмансоны вмесете с чадами и домочадцами и те олим из гостиницы "Sunton", которых тель-авивские ночи со взрывами и воем пожарных и полицейских сирен нервировали. В только что возведенном корпусе было сыровато, пахло жидким раствором, краской, купоросом, зато детям спокойнее: спят, как сурки. Взрослым спалось тревожнее. Когда зимняя ночь гудела, ухала, точно наковальня, а огненный сор с небес, казалось, засыплет городок, кальмансоны помоложе выходили на улицу, "позыриться на иллюминацию", как они объясняли.

Так и поймали вора. Хотя поймали его, строго говоря, еще в декабре, до войны, когда обнаружили, что с песчаной земли "амуты" исчезает привезенный грунт. Грунт дорогой, да и доставка его обходилась в копеечку. Дов выставил засаду, поймали старого знакомца Лаки - он же Лакешти, каблана, приехавшего в Израиль из Румынии с фантастическими деньгами. Господин Лаки купил на торгах землю, в свое время отобранную у "амуты", и возводил на другой стороне улицы такие же дома, что и Дов. Квартиры у него стоили на двадцать тысяч дороже, но это его не беспокоило: не купят жители города раскошелится родное государство. При таком нашествии олим деться ему некуда...

Отняв у олим лучшие участки на берегу моря, новый каблан Лаки решил, что удача будет сопутствовать ему всегда. Почему-то сорвалась банковская афера, не удалось ободрать, как качан капусты, русских дурачков, так хотя бы "взять" у них грунт.

Бить господина Лаки Дов не разрешил, сдал полицейским. И вот 21-го января, когда от близких залпов американских "пэтриотов" в доме тенькали стекла, опять появился экскаватор и самосвалы, увозившие с участка Дова грунт. Кража на войне, да еще под огнем - мародерство. Дов поднял на ноги всех городских стражей закона. Когда Лаки - пузатенького, в синих спортивных трико, похожего на доброго дедушку, вели в наручниках, он кричал Дову: - "Я позвоню Шарону! Ты будешь еще мне зад целовать!"

К удивлению простодушных Кальмансонов, Лаки выпустили в ту же ночь, а дело по факту мародерства "потеряли".

С Лаки всё ясно. А вот что делать с Софочкой? В ночь-заполночь Дов садится за телефон, интересуется, как Софочка.

Софочка боялась панически, хотя Иерусалим пока не обстреливали. Дов уговаривал ее не нервничать: скажется на ребенке. Эли уезжал переводить Галию, нуждающуюся в постоянном врачебном надзоре, из одного госпиталя в другой, и Дов предложил ему переночевать на его вилле, поддержать Софочку. Эли, конечно, согласился, предложив привлечь к этому и Сашу. По вторникам Саша преподавал на горе Сион французский, в остальные дни учился в американской сшиве "Шма Исраэль". До виллы Дова рукой подать.

От неожиданного предложении Дов кашлянул, но тут же произнес свое обычное "лады".

Однако Софочка, хоть ее и опекали, продолжала поскуливать по телефону. Как-то даже расплакалась, и Дов, хочешь-не хочешь, свернул вечером после Натании по обходному шоссе на Иерусалим. Боковушка тоже была загружена, как в часы пик: не один он такой умный! К часу ночи все же добрался.

Софочка не спала, вместе с Сашей оклеивала широкой лентой комнату на третьем этаже, куда они все перебирались, едва радио произносило страшные слова "нахаш цефа" - "гремучая змея".

Маски противогазов натягивали с трудом. Дов из-за всклокоченной бороды, Софочке мешали непослушные волосы, спадающие на плечи. Саша попытался подоткнуть белые Софочкины волосы под резину, дернул неосторожно за прядь, крику было!

Минут десять сидели в противогазах, сочувствуя Софочке. Она жаловалась на духоту, пыталась сорвать маску. Противогазы выдали непривычные тупорылые, без длинной гофрированной трубки, обычной в российских масках. Все походили на инопланетян. Шутили по этому поводу, подымая дух Софочки. Дов был убежден, что Иерусалим с его исламскими святынями Саддам Хусейн жечь и изрывать не станет. Он пытался успокоить Софочку, уговорить, чтоб она на войну не реагировала, но Саша все испортил, уточнив некстати: разрушать Иерусалим, конечно, не будут, но отравить химической ракетой сразу всех "неверных" - такая идея в голову бесноватого Саддама может придти.

"Нравится сукиному сыну, - впервые настороженно подумал Дов, - ох, и нравится сидеть с Софочкой взаперти, коленки в коленки".

В один из вечеров Эли принес странную новость. Мэр Тель-Авива бывший генерал Шломо Л., по военной кличке генерал Сыч, объявил: те, кто по вечерам уезжает из Тель-Авива, предатели. Дов присвистнул: "Вот, дали год..." Сыч никогда умом не блистал, а тут уж вообще... Даже великий гуманист Свет-Виссарионович дозволял увозить от обстрела женщин и детей. Софочка осторожно предложила Дову: приютить, пока война и обстрелы, несколько олимовских семей. Пригласил пять женщин с детьми, которым некуда было бежать из гостиницы "Sunton", а Софочка привезла втрое больше. - Многодетных всех забрала, - призналась она восторженно.

Софочка раздвинула в гостиной стол, накрывала его, как в королевском дворце - "на тысячу персон". Ей нравились эти "посиделки", которые, чаще всего, завершались холодящим спину тревожным сигналом "нахаш цефа" и общим бегством в изолированные комнаты. Даже в той, что побольше, спустя пять минут становилось так душно, что Софочка начинала злиться на Сашу, из-за которого, она считала, все гости мучаются в противогазах. "Все беды от умников", упрекала она его в сердцах. Саша в долгу не оставался. Но сегодня он сострил весьма неудачно: предложил Софочке, выбросив маску, которая ее угнетает, забираться в "мамат" - закрытую колыбель из прозрачного пластика, появившуюся в магазинах Израиля для новорожденных.

... По счастью, радио начало заполнять паузы песнями о любви, не то бы Софочка, судя по ее виду, высказалась бы весьма сердито. Впрочем, за ней, знал уж Саша, ничего не пропадало. Он и Дов пытались как-то посмеяться над ее нетерпением, она подняла растрепанную белую голову, отрезала: "Это вы привыкли годами преть под замком, в камерах, а у меня такой привычки нет".

Дов и Саша переглянулись. "А барышня-то с коготочками", -шепнул Дов, а Саша не преминул познакомить Софочку с Алексеем Константиновичем Толстым, продекламировав шутливо: "Если б не мой девичий стыд, что браниться мне не велит, я б тебя, прощелыгу, нахала и не так бы еще обругала". "Барышня с коготочками" им нравилась. Однако больше над Софочкой не подшучивали. Да и не до нее было.

Когда расходились по спальням, Эли, промолчавший весь вечер, произнес задумчиво: "Если бы понять, наконец, как вести себя в стране, которой управляют Сычи". О том, что фраза сорвалась с его губ не случайно, стало ясно уже на другой день. За "королевским столом" Эли сообщил, что организуется новый еженедельник и ему предложили место главного редактора.

- Ого-го! - протянул Дов. - Уж и газетку под тебя создают. -Он знал о желании нескольких крупных кабланов скрутить "рыжего". Считали, без этого фантастически пробивного малого проклятая "амута" захиреет. Да и не сама "амута" им была страшна, - пример её. Русские евреи прут сотнями, а то и тысячами, как бабочки на огонь. И какой видят пример? - Боятся они тебя, "рыжий!"

... Эли отвалил, - сказал Дов Софочке, уединившись с ней в спальне. Худо! Думал, он покрепче. Купили нашего "рыжего" со всеми потрохами.

- Предатель! - воскликнула Софочка.

- Еще один "Сыч" на нашу голову!

- Предатель и изменник! Тысячи людей ждут крыши над головой. И война, сколько она разрушит?!

- Пока, слава Богу, страху больше, чем разрушений, Софа. Упустит Эли место, а человеку за пятьдесят. Это в Израиле все равно, что мэа эсрим - сто двадцать, - после чего еврею жить вообще не рекомендуется. Не слыхала? Вот те раз! Здоровья и благополучия тебе желают до скольких лет? До "мэа эсрим"! И Галия его подсекла! Сказали, безнадежна. А главное, - поглядел Элиезер нашему истеблишменту в глаза, во всех мисрадах на него глядел - пристально, целый год! и многое про наших гордых исраэли понял. Мэа эсрим ему, Софочка, не меньше. А амутянам почему обижаться на парня? Он их запустил, грустных, беспортошных на орбиту. Глядишь, и долетят.

Эли долго не появлялся в Иерусалиме. Дов позвонил в офис "амуты", там ли он еще? Эли поднял трубку, стал оправдываться: мол, дали шанс, как упустить?

- Да не осуждаю я тебя, Элиезер, - перебил Дов. - Прав ты во всем! Работа в Израиле по профессии - голубая мечта олима. Опасения мои в другом. Газету-то под тебя создали. Неплохо, кстати, оценили твою голову. Миллион шекелей вытрясти из нашего брата - серьезные усилия нужны. Но ведь недаром говорится: "Коготок увяз - всей птичке пропасть". И потом, "на чьей телеге едешь..." Русский народ на этот счет давно все понял и решил.

-Ну, уж дудки, - отозвался Эли со злой уверенностью. - Не вырвусь выскользну ужом...

- А перекроют кислород?

Эли ответил не сразу. Дов уж и в трубку подул нетерпеливо неужто не слышит?

- Дов, признаюсь тебе. Только тебе, без передачи. У каждого свой лимит прочности. Я чувствую сейчас - еще чуть-чуть и хрустну. К мисрадовским крысам за шиворот себя тащу, да и ресурсы сердчишка на исходе... Что? Не надо быть библейским мудрецом, чтоб догадаться: это ход конем. Кабланским конем. Но я, Дов, - профессионал. Здесь таких, судя по нашим газетам, раэ-два и обчелся. Попади и мои руки еженедельник, я его за месяц-другой сделаю таким, что начнут расхватывать. Знаю, что для этого надо. В каждом номере "гвоздь". Обнаженная правда. За полгода перейду на самоокупаемость, тогда пусть перекрывают кислород: я уж на собственных к крылышках!

- Задумано лихо. Тут и я тебе помощник, но...

- Что? Убить могут, объявить советским шпионом?
[1] [2] [3] [4]