Бегство (Ветка Палестины - 3) (15)

- В армии.

- А, вот в чем дело! Без него вы, конечно, не тронетесь... Он учился до армии или кончил что? Чем занимался?

По тому, как вскинула голову Сусанна Исааковна, как засветилось лицо Зои, нетрудно было понять, что Илюшей гордятся.

- Хотите, Дов, я прочитаю вам его стихи? - спросила Зоя, и встала.

Стихи? Дов пожал плечами. - Не авангардистские?.. Тогда можно. Но помните, я - личность деградирующая, могу и не понять. Зон начала негромко,взмахивая тонкими руками-крылышками:

"Я свободен, прощай,

По метро переходам лечу. Отвечай,

Я ль с собою тебя уношу.

Я свободен, прости,

И, наверное, дорог тебе.

Ты сжимаешь в горсти Мою душу, а я улетел.

Я лечу над Москвой, как над Витебском старый Шагал.

Я прощаюсь с тобой,

Чтобы город меня не узнал..."

- Э, - сказал Дов. - Да ведь он у вас с Божией искрой. Это большое несчастье!

- То-есть как?

- А что делать русскому поэту в Израиле?!

Сусанна Исааковна захохотала.

- Кто про что, а вшивый про баню... - И дочери: - Еще, Зой?

Зою вторично просить не требовалось, она начала спокойно, но уже со следующей строки продолжила упоенно:

" Дорожишь ли ты кем-нибудь?

- Не дорожу

- Не дрожишь над собою?

- Да нет, не дрожу.

- Ты кому-нибудь нужен?

- Да нет, я как снег.

Я лечу в рождество и ложусь для утех,

для ребячьих затей,

На санях и на лыжах по мне веселей.

Я растаю весной, я умру через год.

В вашей памяти снег прошлогодний

И лед..."

- Прочувственно, - сказал Дов. - И о себе не мнит, - редкое у поэтов качество. Повторил:

- ... Я как снег... я ложусь для утех... проезжайте по мне веселей... Задели Дова эти строки. Всю жизнь вкалывал и собой не дорожил. "... Проезжайте по мне веселей..." Вот бес, угадал... - Уселся в кресло поглубже. - Ну, читайте дальше!

Опередив Зою, продолжила Сусанна Исааковна

"Блокнота cmаpого листы

Мой детский почерк округленный,

И как засохшие цветы

- друзей погибших телефоны..."

Дов вытащил из заднегокармана брюк растрепанный блокнот. - Это я перепишу. У бывшего советского зека и израильского солдата, у него таких засохших цветов... Э, да что говорить!

Глаза у Сусанны Исааковны сияли: ее материнские чувства были удовлетворены. Но странно - захотелось ей сейчас повторить Дову самое главное, повторить словами Илюши, чтобы не осталось у Дова никаких сомнений и обид: себе они изменить не могут. И уехать не смогут, потому что...

"Я обреченный на Россию

Тупой, бесслезною тоской..."

Чувство, пронизавшее строки, было сильным, цельным, недвусмысленным -обреченность. Обреченность на одиночество, на бунт, на психушки.

Голос Сусанны Исааковны был печальным, но слез в нем не было.

"Вдруг понял, что за поворотом,

У придорожного столба,

Смеясь, остались жизнь и смерть. И юность спорит до зевоты.

А я один - со мною твердь,

Дорога, глина, дождь, судьба."

Дов тяжко вздохнул.

- У нас бы его поняли: настроение у него израильское. - Он взглянул на часы. - Ну так, дорогие мои. Вызовы, как понимаю, вам ни к чему. Храните, как память обо мне, - у меня тоже впереди дорога, глина... и дождя хватает. Незаполненный бланк отдайте хорошему человеку. Не просто этот бланк мне достался... - Раскрыл чемоданчик, вынул несколько пачек сторублевок: - Вот, возьми, детишкам на молочишко!

Сусанна Исааковна обомлела. - Вы что, Дов? Да тут тысяч пятнадцать, не менее.

- Сусик, дорогой, так это же ваши березовые. А я завтра лечу. Шереметьево-Амстердам-Лод. К чему мне ваше дерево? Прилетел в Москву, наменял сдуру, а меня возили, поили, кормили, как короля - бесплатно. Деловые покупки обошлись до смешного дешево. Так что теперь обречен вам все это оставить. Плачу горькими слезами, но оставляю.

Сусанна Исааковна улыбнулась.

-Дов, все это вы придумали.

Дов закрыл чемоданчик, решительно поднялся.

-Ну, дети Исааковы, давайте я вас расцелую в обе щеки. И - не поминайте лихом!..
[1] [2] [3] [4]