Бегство (Ветка Палестины - 3) (1)

Затих зал. И стул не скрипнет: кто последних новостей не слыхал! Газеты сообщают, число самоубийств олим из России, прибывших в последнее время, увеличилось скандально. Редакции приводят цифры. На всю страницу чернеет зловещее "З0" в виде крюка, на котором повесился ученый-математик, профессор Иерусалимско-го Университета. Год пробыл в стране, место в Университете получил, редкая удача! - и на тебе. Почему?

Весь Израиль заговорил об этом случае: никогда такого не было, генеральный директор Сохнута, главный извозчик, доставляющий в Израиль евреев со всего света, официально запросил правительство: что происходит с новоприбывшими, которые хлынули в страну паводком? Что творится в дебрях ведомств, которым Сохнут сдает олим с рук на руки?

Группа израильских психиатров, по заказу государственных инстанций, провела исследование, которое вызвало у Наума Гура припадок горькой ярости. Жена неотложку вызывала, так задыхался. Это стало последней каплей...

Едва "оклемался", обзвонил дружков и влиятельных знакомых: "Надо что-то делать! Спасать алию от наших одров!.."

Напечатал на своем компьютере приглашения... И вот они здесь, старые отказники, не боявшиеся ни Бога, ни черта, ни КГБ, -верные бороды. Пришли и те, кто бились в Москве головой о стенку лет по двадцать, вырвались только что - Володя Слепак*, Иосиф Бегун*... По правде говоря, Наум опасался, что Бегун не придет, обидели его ни за что ни про что. Едва прилетел в Израиль, повезли чествовать в кибуц, где ждали его газетчики из десятка стран. Они посадили Бегуна на трактор и, защелкав фотоаппаратами, спросили, как он себя чувствует тут, в апельсиново-лимонном царстве, после тюремной камеры? Иосиф Бегун улыбнулся, ответил: "Как в раю".

На другой день фотография Бегуна на тракторе появилась в русскоязычной газете с подписью: "Дурак в раю". Озлился народ, и как не озлиться! Но Бегун-то, отважный лубянский сиделец, при чем? Просто попал под горячую руку.

Слава Богу, притопал и Иосиф Бегун, борода метелкой. Расчесывает метелку, улыбается настороженно.

Оглядел Наум бороды, восседавшие за ресторанными столиками с белыми скатертями, на которых хозяин ресторана, румынский еврей, нагромоздил батареи напитков. Подождал, пока рассядутся опоздавшие. За столами, отметил с улыбкой, лишь одно лицо безбородое - воинственной языкастой Иды Нудель*, в Израиле она не так давно, а, в глазах Наума, уже добилась высшей награды: сам Премьер-Министр Израиля Ицхак Шамир сказал в сердцах, что ее он и видеть не может...

Всех знал Наум, кроме кучки неизвестных, молча сидящих у двери. Пять душ, по числу приглашений без имени - те, кто недавно прилетел из России. Наум попросил распределить его приглашения среди этих выселяемых на улицу олим, чтоб свести их с ветеранами. Пусть поглядят, кого гонят из страны. И вот оно, племя незнакомое. Трое немолодых, остальные - молоко на губах не обсохло. Одного из пожилых Наум где-то встречал. Лет под пятьдесят, широкий в плечах, крепкий, огненно рыжий, носатенький. Если б не пожар на голове, просто Гоголь с отмененного советской властью памятника. Физиономия язвительная... Ветераны из алии семидесятых галстуков не носят, а носатенький, как на дипломатическом приеме: костюм песочного цвета английского покроя, бордовый галстук, запонки золотятся. Элегантен.

"Ох, скоро ты снимешь, голуба, запонки. Страна жа-аркая..." В дверь ломились. Наум отправил хозяина ресторана объясняться с прессой. Потряс пачкой газет, начал тихо и покаянно:

- Скажу я вам, мои друзья, а так же и вам, господа олим, вот что, поднял длинный обожженный паяльником палец. - Алеф! Мы, алия семидесятых, сейчас - политические банкроты... Не нравится? И мне не нравится! За эти двадцать лет мы не стали твердой ногой в Кнессете, хотя могли бы получить там по крайней мере четыре места. Не жалуют алию и в других правительственных учреждениях. Нас разобщили, - кого купили, кого изгнали, кто сам, вроде меня, начал сторониться нашего политического компоста, который здесь, видно, от жаркого климата, сильно подванивает. Короче, мы не превратились в политическую силу. Бет! По этой причине мы не смогли подстелить соломки и алии-90, она брякнулась о святые камни жестковато. Это наша вина, что алия-90 ходит в пасынках. Кончают с собой, за редким исключением, люди интеллигентных профессий: врачи, учителя, инженеры. Если человеку за пятьдесят, с ним не желают разговаривать... Гимел! Когда в Израиле хотят навести тень на плетень, прежде всего создают "комиссию честнейших". С одной такой комиссией я познакомился, едва прибыл в Израиль. Комиссия честнейшего Аграната*. Она искала и отыскала виновника неудач в войне Судного дня. Им оказался начальник генерального штаба Давид Элазар*. Он внезапно скончался от инфаркта и тогда только наша дорогая мама Голда Меир не вынесла, призналась всенародно, что это не он, а она всему виной: она запретила Давиду Элазару объявлять всеобщую мобилизацию...

И снова комиссия честнейших. На этот раз израильских психиатров. А вот ее великомудрый вывод. - Наум взял ивритскую газету, прочитал: - "Депрессия на почве трудностей абсорбции не является причиной многих случаев самоубийств среди новых эмигрантов." Вот так, друзья. Правительство может спать спокойно: совестливой мамы больше нет, неожиданности исключаются... А что же причина? Бездомье? Безработица? Боже упаси!.. К нам летят сплошь шизофреники, олигофреники и прочие подобные "веники", следует немедля приготовиться к их госпитализации. Есть тут крупица правды? Есть! В нашей алие, пользовавшейся особой любовью Лубянки, процент людей с психическими травмами равен проценту "тронутых", освобожденных из Освенцима и других лагерей смерти. Эту крупицу правды развели пожиже, замаскировав сей болезненной "психотемой" все остальное. А остальное - как раз и есть подлинная правда, которая властям нежеланна. - Наум ткнул пальцем в сторону доктора Зибеля, который, привстав со стула, доказывал, что подобное мнение, на его взгляд, беспочвенно.

- В другом корень бед. В другом! - твердил доктор Зибель. -Виной всему непомерные претензии этой алии беженцев, которая ждала, что им положат под ноги красную дорожку.

- Глубокоуважаемый доктор Зибель. Все же существует иное мнение. Дело отнюдь не в нашествии самонадеянных беженцев и психов... Есть, есть такое мнение! Давайте его выслушаем... - Наум достал из портфеля свой старый магнитофончик "Сони", включил его. Прозвучал тихий поначалу голос стариковский, с хрипотцой.

Доктор Зибель вздрогнул, медленно сел, потер ладонью лоб. Узнал голос, он был из могилы. Голос писателя-Давида Дара*, которого израильские знакомые называли "Дар небес": так он был молод в свои семьдесят пять лет, интересен, весел.

Наум опустился на стул, пригорюнился. Последний раз он видел Дара лет тридцать назад, под Москвой, в санатории Академии Наук, когда Давид Дар и его жена Вера Панова* вселились в соседний номер. Какое это было счастье побыть, пусть ненадолго, их соседом, их добрым знакомым, услышать рискованные, в хрущевские годы, тосты Давида, вроде того, памятного: "Подымаю бокал за мечту моей жизни: бескровный распад советской империи..."

Когда Вера Панова умерла. Дар прилетел в Израиль. Говорили, чтоб уйти от родственных споров о наследстве жены - лауреата множества высоких премий. Бессребренник, он сказал и тут: 'Без меня." В Израиле не искал поблажек, льгот. А потом из Иерусалима, где произошел неожиданный для властей общественный суд, привезли Науму магнитофонную ленту, которую он не мог слушать без слез (текст снят с магнитофонной ленты - Г.С.):

"Я прибыл сюда сказать о госпоже Шуламит Виноград*, в чьи руки мы попали, о том, что ее деятельность наносит прямой ущерб государству Израиль и всему еврейскому народу, - звучал негромкий хриповатый голос. Звучал откуда-то с небес. Все в зале напряглись, распрямили спины. Разом скрипнули стулья. - Я обвиняю ее не от имени всех олим, никто меня не уполномочивал, а от своего собственного имени, как обыкновенный старый еврей, вернувшийся на родину своих предков... Согласившись принять должность метапелет (социального работника - Г.С.), чтобы заботиться о русских олим, госпожа Виноград обманула министерство, как я бы обманул, если бы согласился занять должность дирижера симфонического оркестра, не имея ни опыта, ни слуха и даже не зная нотной грамоты. Или согласился бы стать врачом, не зная медицины, и губил больных, которые доверчиво приходили б ко мне за помощью... Когда меня привели к ней, я увидел, что человек, которому поручено заботиться о моей абсорбции в Израиле, не знает русский язык, не хочет его знать, - о чем-то говорит с тем, кто привел меня, а я присутствую, как неодушевленный предмет... не ведая, о чем речь, что она записала в мой теудат-оле... Я был еще несколько раз у госпожи Виноград... и каждый раз уходил от нее с ощущением жуткой беспомощности, жалкий и беззащитный. Более того скажу, я не чувствовал себя таким униженным и раздавленным даже в кабинетах следователей КГБ. Однажды я попросил ее позвать переводчика. На что Шуламит Виноград ответила мне, что ей не нужен переводчик для общения со мной. Если мне нужен, то я должен сам искать себе переводчика.

Как-то я все же застал в ее кабинете переводчика. Увидел женщину из Бейт Гиоры, нашей гостиницы, которая сказала, что пришла помочь мне объясниться. Я просил ее перевести госпоже Виноград, прежде всего, что очень благодарен ей за то, что позвала переводчика, но эта добрая женщина сказала, что ее вовсе не приглашали, что она пришла по собственной инициативе. Наоборот, Шуламит Виноград очень недовольна тем, что она пришла: та вовсе не хотела, чтоб я оставалась при вашем разговоре.

Я должен сказать, что каждый раз, уходя от госпожи Шуламит Виноград, я думал, почему она так упорно настаивает, чтобы не было переводчика. Почему она столь охотно осуществляет свою заботу об олим, не зная и не желая знать русский язык, и я пришел к выводу, что этим она жаждет, сознательно или бессознательно, унизить нас. Желает подчеркнуть нашу беспомощность, нашу зависимость от нее. Чем это объяснить? По Фрейду, это можно объяснить комплексом неполноценности. Она, видимо, очень не уверена в себе. Ей надо выразить, утвердить свою власть и преимущество, и она утверждает свою власть и свое преимущество над нами, унижая нас. В результате, я должен был несколько раз ездить из Бейт-Гиоры в Мисрад клиту и в Рамот. Из Рамота обратно. Путь для меня не близкий. И только потому, что госпожа Шуламит потеряла какую-то бумажку. Бумажку я не мог достать, пока одна из коллег госпожи Виноград не нашла ее под рабочим столом Шуламит...

Я обвиняю госпожу Виноград в черствости и бездушии, что противоречит ее прямым обязанностям. Многие жалобы на нее подтверждают, что поведение мадам Виноград в ее должности является не просто небрежностью, а преступлением.

Что говорить обо мне, старике, которому скоро умирать. Я не могу равнодушно думать об ее отношении к молодым, к детям. Здесь присутствует мать Бориса К*. Когда она привезла сюда своего шестнадцатилетнего сына, он страстно мечтал об Израиле... Эту семью постиг здесь ряд бед. Пропал багаж и прочее. Но самая главная беда - она попала под опеку госпожи Шуламит... Борис, с первых шагов столкнувшись с госпожой Шуламит, ощущает, что его обманули, жестоко обманули. Вместо родной семьи, где его любят, он попал в бездушную мертвую машину. Борис озлобился, он не верит теперь никаким израильским чиновникам. Более того, он сейчас не верит ни мне, ни вам, ни своей матери. Человек, который был влюблен в Израиль и евреев, теперь не любит ни Израиль, ни евреев.

Я не понимаю, кстати, почему эта семья живет до сих пор в Бейт-Гиоре, в крошечной комнатке, не получает квартиры? Почему не существует простая очередность? Так же, как и Борис, я подозреваю госпожу Виноград во взяточничестве, я...", - хрипатый голос Давида Дара стал замирать, словно от старика отвели в сторону микрофон, и все переглянулись. Но - нет, видно, просто устал Дар, вот он перевел дыхание, и продолжил тихо: - "...я это утверждаю публично, буду утверждать в печати и где угодно... Почему распределение квартир происходит в такой тайне? Мне, как и Борису, понятно, почему люди жуликоватые, пройдохи получают квартиры в первую очередь, а люди порядочные, скромные не имеют до сих пор... Представьте себе худенькую, растерянную, пришибленную неудачами, не знающую своего будущего Олю*, мать Бориса, которая оставила в Риге всех своих родных, не желавших ехать в Израиль, представьте ее рядом с тучной, барственно надменной, властной госпожой Виноград, и вам нетрудно будет понять истоки ненависти Бориса. Госпожа Виноград своей несправедливостью, жестокостью, своей барственной надменностью задушила в Борисе веру в нашу страну, в наш народ. А государство Израиль лишилось своего верного гражданина, солдата, патриота. Я не знаю, что будет с ним дальше, не поскользнется ли он на своем пути, не станет ли лжецом, преступником, но его жизнь в опасности. И в этом виновата госпожа Шуламит Виноград... Работники Сохнута часто направляются в Рим и Вену, чтоб изучить причины "неширы" (проезда евреев-эмигрантов мимо Израиля - Г.С.) Вместо того, чтобы катить в Рим и Вену, я бы советовал работникам Сохнута поехать на улицу Штраус, что куда ближе, и посидеть часа два в коридорчике, где сидят олим, которые пришли на прием к госпоже Виноград. Они бы увидели столько слез и обид, услышали столько жалоб, что им не надо было бы ездить в Рим и Вену.

Да, мы получаем свои копеечные олимовские льготы из рук госпожи Виноград. А это холодные, корыстные, недобрые руки. Даже если самый лучший подарок вам швырнут в лицо, вы почувствуете не благодарность, а обиду...

Я обвиняю госпожу Виноград в том, что вся ее деятельность компрометирует государство Израиль и наносит прямой ущерб этому государству и еврейскому народу.

Иногда говорят, что виновата не Виноград, а система, система абсорбции. Но почему прятать Шуламит Виноград за "систему", которую нельзя привлечь к ответственности? Прохвосты очень любят прятаться за такие ширмы, как "система"... Я думаю, что когда-либо еврейский народ предъявит суровые обвинения, которые я предъявляю сейчас Шуламит Виноград, всем руководителям нашего государства. Думаю, они не уйдут от ответственности, их сурово осудят потомки. А, возможно, и современники."

Тут зазвучал в магнитофоне, приглушая шорохи ленты, другой голос, гулкий, молодой:

- "Поскольку мы пригласили на сегодняшнее обсуждение госпожу Виноград и других работников министерства, а они не явились, тем самым выразив своё отношение к русской алие еще раз, мы вынуждены превратить общественное -обсуждение в общественный суд над Шуламит Виноград... Сегодня мы судим заочно социального работника иеруса-лимского отделения Министерства абсорбции Шуламит Виноград за ее враждебное отношение к алие... "

Наум выключил магнитофон и, пряча его в портфель, сказал собравшимся, что Давид Дар всех этих волнений не пережил. Не под силу они старому человеку...

Все долго молчали. Казалось, слова были тут ни к чему. Наконец, из группки новичков, сидевшей у дверей, поднялся рослый сухощавый человек лет семидесяти и, вытянув руки по швам, доложил, что его зовут Курт. Курт Розенберг*. Все тут же повернулись к нему: знали из газет, Курт Розенберг личность историческая - воспитанник Корчака, живой осколок Катастрофы. Недавно, в "Ем Хазикорон" - день памяти жертв Катастрофы - именно он зажигал факел.
[1] [2] [3] [4]