Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Пять ложек эликсира (3)
[1] [2]ФЕЛИКС: Слушайте, а зачем это вам? Какая вам от меня польза? Чокаться вам не с кем, что ли? Нектаром…
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Польза-то как раз должна быть вам очевидна. Во-первых, мы уберем мозгляка. Это поганый тип, он у меня повара сманил. Жерарчика моего… Карточные долги я ему простил, пусть, но Жерара! Не могу я этого забыть, не хочу, и не просите… А потом… Равновесия у нас в компании нет, вот что главное. Я старше всех, а хожу на вторых ролях. Почему? А потому, что деревянный болван ротмистр держит почему-то нашего алхимика за вождя. Да какой он вождь? Он пеленки еще мочил, когда я был хранителем трех ключей… А теперь у него два ключа, а у меня — один!
ФЕЛИКС: Понимаю вас. Однако же я не ротмистр.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Э, батенька! Что значит — не ротмистр? Физически крепкий человек, да еще с хорошо подвешенным языком, да еще писатель, то есть человек с воображением… Да мы бы с вами горы своротили вдвоем! Я бы вас с маркизой помирил. Что вам делить с маркизой? И стало бы нас уже трое…
ФЕЛИКС: Благодарю за честь, но вынужден отказаться.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Почему, позвольте узнать?
ФЕЛИКС: Тошнит.
Пауза.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Позвольте мне резюмировать ситуацию. С одной стороны
— практическое бессмертие, озаренное наслаждениями, о которых я упомянул лишь самым схематическим образом. А с другой — скорая смерть, в течение ближайшей недели, я полагаю. И вам угодно выбрать…
ФЕЛИКС: Я резюмирую ситуацию совсем не так…
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Батенька, да в словах ли дело? Бессмертия вы хотите или нет?
ФЕЛИКС: На ваших условиях? Конечно нет.
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ (воздевая руки): На наших условиях, видите ли! Да что же вы за человек, Феликс Александрович? Я чудовищно стар. Вы представить себе не можете, как я стар. Я сам иногда вдруг обнаруживаю, что целый век выпал из памяти… Скажем, времена до Брестской унии помню, и что было после Ужгородской — тоже помню, а что было между ними — как метлой вымело… Так вы можете представить, сколько я этих соискателей на своем веку повидал! Кого только среди них не было… Византийский логофет, монгольский сотник, богомол — еретик, ювелир из Кракова… И как же все они жаждали припасть к источнику! Головы приносили и швыряли передо мной: «Я! Я вместо него!» Конечно, нравы теперь не те, головы не принято отсекать, но ведь и не требуется! Просто согласие от вас требуется, Феликс Александрович! Так нет! И ведь знаю, казалось бы, я вас — не идеал, совсем не идеал! И выпить, и по женской части, и материальных потребностей, как говорится, не чужд… И вдруг такое! Нет потрясли вы меня, Феликс Александрович. В самое сердце поразили. Может быть, мученический венец принять хотите?
Он смотрит на часы и поднимается. Произносит задумчиво:
— Ну что ж, каждому свое. Пойдемте, Феликс Александрович, времени у нас больше не осталось.
В кабинете тем временем Наташа шарит по полкам с книгами, берет одну книгу за другой, прочитывает наугад несколько строчек и равнодушно роняет на пол. Из угла в угол по разбросанный книгам, окуркам, осколкам посуды снует Курдюков. Клетчатый, стоя лбом у стены, внимательно следит за ним. Иван Давыдович листает журнальную подшивку.
За окном светает.
Входят Павел Павлович и Феликс.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Наконец-то! (Отбрасывает подшивку). Итак, Феликс Александрович, ваше решение?
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: одну минуточку, магистр. Я хочу сделать маленькое уточнение. Я тут поразмыслил и пришел к выводу, что ротмистр прав. Отныне я за нашего дорогого Басаврюка. Как говорится, старый друг лучше новых двух.
КУРДЮКОВ: Благодетель!
НАТАША: Я тоже. К дьяволу чистоплюев.
КУРДЮКОВ: Благодетельница! (Торжествующе показывает Феликсу язык.) ИВАН ДАВЫДОВИЧ (после паузы): Вот как? Н-ну что ж… А я, напротив, самым категорическим образом поддерживаю кандидатуру Феликса Александровича. И я берусь доказать любому, что он несомненно полезен для нашего общества.
Он бросает короткий взгляд на Клетчатого, и тот, сделав отчетливый шаг вперед, становится рядом с ним.
КЛЕТЧАТЫЙ: Я тоже за господина писателя. Раз другие меняют, то и я меняю.
КУРДЮКОВ: За что, я же свой… А он сам не хочет…
ПАВЕЛ ПАВЛОВИЧ: Во-первых, он сам не хочет. А во-вторых, магистр, вы все-таки оказались в меньшинстве…
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Но я и не предлагаю принимать какие-нибудь необратимые решения прямо сейчас! Уже светло, сделать сегодня мы все равно ничего не сможем, мы не готовы, надо все хорошенько продумать… Господа! Мы расходимся. О времени и месте следующей встречи я каждого извещу во благовремении…
КУРДЮКОВ (хрипит): Он же в милицию… Сию же минуту!..
Иван Давыдович обращает пристальный взор на Феликса.
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Милостивый государь! Вам были сделаны весьма лестные предложения, не забывайте об этом. Обдумайте их в спокойной обстановке. И помните, пожалуйста, что длинный язык может лишь принести вам и вашим близким непоправимые беды!
ФЕЛИКС: Иван Давыдович! Да перестаньте вы мне угрожать. Неужели не понятно, что я скорее откушу себе язык, чем хоть кому-нибудь раскрою такую тайну? Неужели вы не способны понять, какое это счастье для всего человечества, что у источника бессмертия собралась именно ваша компания, компания бездарей, ленивых, бездарных, тупых ослов…
ИВАН ДАВЫДОВИЧ: Милостивый государь!
ФЕЛИКС: Какое это безмерное счастье! Помыслить ведь страшно, что будет, если тайна раскроется и к источнику прорвется хоть один настоящий, неукротимый, энергичный, сильный, негодяй! Что может быть страшнее! Бессмертный пожиратель бутербродов — да это же огромная удача для планеты! Бессмертный энергичный властолюбец — вот это уже беда, вот это уже страшно, это катастрофа… Поэтому спите спокойно, динозавры вы мои дорогие! Под пытками не выдам я вашей тайны…
Они уходят, они бегут. Первой выскакивает Наталья Петровна, на ходу запихивая в сумочку свои косметические цацки. Величественно удаляется, постукивая зонтиком-тростью, Павел Павлович, сохраняя ироническое выражение на лице. Трусливо озираясь, удирает Курдюков, теряя и подхватывая больничные тапочки. Клетчатый не совсем улавливает пафоса происшедшего, он просто дожидается Ивана Давыдовича. Иван же Давыдович слушает дольше всех, но в конце концов и он не выдерживает и уходит.
ФЕЛИКС (им вслед): Под самыми страшными пытками не выдам!
Феликс стоит у окна и рассматривает всю компанию с высоты седьмого этажа. Курдюкова запихивают в «жигули». Клетчатый за ним, Наташа садится за руль, Иван Давыдович — с нею рядом. Павел Павлович приветствует отъезжающую машину, приподняв шляпу, а затем неспешно, постукивая тростью — зонтиком, уходит из поля зрения.
И тогда Феликс оборачивается и оглядывает кабинет. Вся мебель сдвинута и перекошена. На полу раздавленные окурки, измятые книги, черные пятна кофе, разбитый телефонный аппарат, осколки фарфора. На столе, на листах рукописи валяются огрызки и объедки, тарелки с остатками еды, грязная сковорода.
Дом уже проснулся. Гудит лифт, хлопаю двери, раздаются шаги, голоса.
И тут дверь кабинета растворяется, и на пороге появляется дочь Феликса Лиза с двумя карапузами-близнецами.
— Почему у тебя дверь… — начинает она и ахает. — Что такое? Что у тебя тут было?
ФЕЛИКС: Пиршество бессмертных.
ЛИЗА: Какой ужас… И телефон разбили! То-то я не могла дозвониться… В садике сегодня карантин, и я привела к тебе…
ФЕЛИКС: Давай их сюда, этих разбойников. Идите сюда скорее, ко мне. Сейчас мы с вами все тут приберем. Правильно, Фома?
ФОМА: Правильно.
ФЕЛИКС: Правильно, Антон?