(Синявский Андрей Донатович). В тени Гоголя (21)
[1] [2] [3] [4]"Не затрудняйтесь, пожалуйста не затрудняйтесь; пожалуйста проходите", говорил Чичиков.
"Нет, уж извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю".
"Почему ж образованному?.. Пожалуйста проходите!"
"Ну, да уж извольте проходить вы".
"Да отчего ж?"
"Ну, да уж оттого!"..."
""Знаем мы вас, как вы плохо играете!" сказал Ноздрев, выступая шашкой.
"Давненько не брал я в руки шашек!" говорил Чичиков, подвигая тоже шашку.
"Знаем мы вас, как вы плохо играете!" сказал Ноздрев, выступая шашкой.
"Давненько не брал я в руки шашек!" говорил Чичиков, подвигая шашку..." и т. д.
Всевозможные нарушения речевых коммуникаций у гоголевских героев, поражающие изобретательностью и преизбыточностью, заставляют подозревать, что самый обычный, повседневный язык как форма мышления и общения воспринимался Гоголем по преимуществу пародийно и в этом качестве языковой аномалии отвечал художественным нормам его прозы. Притом, чем проще конструкции, шаблоннее обороты, вступающие в противоречие с предметом и смыслом разговора и застревающие в нашем сознании как голый факт языка, тем более гибких и разнообразных эффектов добивается Гоголь, разыгрывающий целые концерты из подобного рода речевых заторов и размыканий. Богатейший материал такого сорта поставляет его поэма, где "мертвые души" как тема деловых операций и обсуждений открыли бездну возможностей в собеседовании глухих, безуспешно пытающихся установить контакт в диалоге на основе чистой мнимости, пущенной в стереотипную сделку. Не так манерой говорить, как манерой не слышать друг друга различаются и характеризуются гоголевские герои. Пятикратно проигрывает Гоголь вариации на эту, казалось бы, столь тривиальную и словесно скудную тему приобретения "мертвых душ" - в диалоге Чичикова и Манилова, Чичикова и Коробочки, Чичикова и Ноздрева, Чичикова и Собакевича, Чичикова и Плюшкина, всякий раз по-новому поворачивая шаблонный торговый набор понятий и процессуальных деталей, наталкивающийся на неодолимое препятствие для понимания говорящих и заключающих сделку сторон и порождающий вакханалию смысловых и речевых несообразностей. "Мертвые души" как предмет собеседования можно считать идеальной материей для гоголевской прозы, ищущей только повода, для того чтобы провалиться в ничто. "Ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый чувствами звук". Соответственно, и весь разговор проходит по неосязаемому курсу фикций и мнимостей. Это не язык смыслов, но, как подобает антиэпосу, язык пустых звуков.
[1] [2] [3] [4]