2

[1] [2] [3]

– П-проходил п-проверку, Фредди, – сказал я.

– Да, знаю. Очень жаль, – он смущенно повертел в пальцах карандаш. – Но мы обязательно найдем какое-нибудь место у нас. В конторе, например. Или, может, на обслуживании самолетов. – Голос его пресекся, и он молча уставился на карандаш, сжав его в своей большой руке.

– Спасибо, Фредди, но я уйду.

Это я уже твердо решил, так как не хотел быть хромой птицей на летном поле и тоскливо глядеть, как мои товарищи взмывают в воздух. И не хотел, чтобы на меня глядели с жалостью, которую я видел сейчас на честном лице Фредди Каннингема и увижу на лицах других товарищей.

– Все же. Дуг, подумай, – предложил Каннингем.

– Н-нет, я уже решил.

– Что же думаешь делать?

– Прежде всего уехать из города.

– Куда?

– Куда-нибудь.

– А затем?

– Попытаюсь присмотреться, чем мне еще заняться в жизни.

Произнося «в жизни», я дважды заикнулся. Каннингем кивнул, избегая встречаться со мной взглядом и по-прежнему уставясь на карандаш в руке.

– Как у тебя с монетой?

– На первое время хватит.

– Так помни, если что не так, тебе есть куда прийти.

– Буду помнить. А сейчас мне пора, – сказал я, взглянув на часы. – У меня свидание.

– Ишь ты! – со смехом воскликнул Каннингем, встал и крепко пожал мне руку. Больше я ни с кем не простился.

Поставив свою машину на стоянке, я вышел и стал ждать. Из большого кирпичного здания с развевающимся флагом на фронтоне и латинской надписью по, фасаду доносился нестройный приглушенный шум, такой знакомый и живо напоминавший о собственных школьных годах.

Пэт, наверно, сейчас на уроке. Рассказывает о Гражданской войне Севера и Юга Америки или о престолонаследии английских королей. Она весьма серьезно относится к преподаванию истории. «Это наиболее релевантный предмет», – однажды сказала она мне, употребив модное в те дни среди педагогов слово, которым они обозначали уместность. «Все, что происходит сегодня, – пояснила она, – это следствие того, что происходило в прошлом». Вспомнив эти ее слова, я криво усмехнулся. Итак, значит, тем, что я родился заикой и вырос, чтобы стать забракованным летчиком, я был обязан Миду, разгромившему при Геттисберге генерала Ли, либо же Кромвелю, который обезглавил короля Карла I? Пожалуй, Пэт позабавится, когда мы обсудим это на досуге.

В школе прозвенел звонок. Сдержанный академический гул превратился в счастливый рев по случаю долгожданной свободы, и несколько мгновений спустя нестройная орда учеников в ярких цветастых парках и шерстяных шапочках высыпала из всех дверей.

Как обычно, Пэт вышла одной из последних. Она была чрезвычайно добросовестной учительницей, и обыкновенно двое или трое учеников окружали ее у стола после урока, задавая вопросы, на которые она обстоятельно и терпеливо отвечала. Когда я наконец увидел ее, лужайка перед школой уже опустела, сотни детей исчезли, словно растаяли в лучах всегда бледного зимнего солнца в близком моему сердцу штате Вермонт.

Вначале Пэт не заметила меня. Она была близорука, но из смешной суетности не носила очки, а надевала их лишь при чтении или в кино. В ходу у меня была шутка, что она даже рояля в комнате не заметит.

Я стоял прислонившись к дереву и молча следил, как она, все еще не замечая меня, приближается ко мне, прижимая к груди папку со школьными тетрадями. Она была в коротком голубом пальто, красных шерстяных чулках и замшевых лыжных ботинках. Шла она, по своему обыкновению, быстрым шагом, сосредоточенно глядя перед собой. Ее головка с темными волосами, собранными в узел на затылке, была наполовину скрыта большим поднятым воротником пальто.

Увидев наконец меня, она улыбнулась, но не отчужденно, а приветливо. Объяснение, следовательно, предстояло более трудное, чем я ожидал. Мы не поцеловались. Всегда надо было считаться с тем, что кто-нибудь увидит из окна школы.

– Ты вовремя. Мои вещи там, – махнула она рукой по направлению к стоянке, где примостилась ее старенькая обшарпанная машина. Добрая часть ее жалованья уходила на взносы помощи беженцам из Биафры, голодающим индийским детям, политзаключенным в разных частях света. Дома у нее было, вероятно, не больше трех платьев.

– Говорят, что лыжня сегодня очень хороша. Походим на славу, – продолжала она, поворачиваясь, чтобы идти к стоянке.

Я удержал ее за руку.

– П-погоди м-минутку, – с трудом выговорил я, не обращая внимания на то, что она слегка покривилась от моего заикания. – Мне нужно что-то с-сказать тебе. Я н-не п-поеду.

– О! – с некоторым удивлением негромко воскликнула она. – А я думала, что ты свободен.

– Я с-свободен и н-не п-пойду на лыжах. Я у-уезжаю.

– На субботу и воскресенье?

– С-совсем.

Она прищурилась, словно внезапно потеряла меня из виду:

– И тебе больше нечего сказать мне?

– Н-нечего.

– Ах, нечего, – резко отозвалась она. – Может, все же сообщишь, куда уезжаешь?

– Еще с-сам н-не знаю.

– И не соизволишь объяснить, почему?

– С-скоро с-сама узнаешь.

– Если у тебя несчастье, – тон у нее смягчился, – и я могу помочь…

– П-помочь н-не с-сможешь.

– Будешь писать мне?

– П-постараюсь.

Она поцеловала меня, не боясь, что могут увидеть из окон школы. И никаких слез. И ни слова любви. А ведь все могло быть иначе, если бы она сказала, что я дорог ей, что она любит меня.

– У меня скопилось много непроверенных работ. А снег еще долго пролежит. – Кивнув мне, она криво улыбнулась. – Желаю удачи везде и во всем.

Я проводил ее взглядом, когда она зашагала к стоянке. Маленькая, скромная, прежде такая близкая. Потом я сел в свою машину и, захлопнув дверцу, уехал.

В этот же день в шесть часов вечера я покинул свою просто обставленную квартиру, оставив в ней лыжное снаряжение и ботинки, только подбитую мехом парку я уложил в туристский мешок, чтобы передать брату Пэт, который был примерно одного роста со мной. Хозяйке я сказал, чтобы она взяла себе мои книги и все, что осталось после меня в квартире.
[1] [2] [3]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.