25

– Остановился я в отеле «Блэкстоун». Хотя, быть может, вы предпочитаете, чтоб я ожидал вас в «Святом Августине»? – деланно улыбнулся он.

– Приду по указанному вами адресу.

– Деньги верните в тех же купюрах, как вы их взяли. Стодолларовыми билетами.

Я снова кивнул.

– Полагаю, вы выполните все, что от вас требуется. А теперь мне пора ехать. В дверях он остановился.

– Вы не спросили, кого я представляю, но я все равно не смог бы ответить. Могу лишь указать, что ваша смелая, так сказать, проделка оказалась небесполезной. Понятно, вам жаль возвращать деньги, но, быть может, вас утешит то обстоятельство, что вы тогда спасли ряд значительных лиц… Весьма значительных, – подчеркнул он, – от очень больших неприятностей.

В девять часов вечера этого же дня я поднимался в лифте дома по Восточной Пятьдесят второй улице Нью-Йорка. У себя я оставил записку, что по срочному делу на один-два дня выехал в Нью-Йорк. Я не стал звонить в контору Эвелин, так как хотел избежать всяких расспросов.

Брата Генри я застал дома как раз в тот момент, когда он с Мадлен собирался идти в кино. Они были обеспокоены моим неожиданным приходом.

– Мне бы хотелось переговорить с тобой наедине, Хэнк, – сказал я.

Но брат отрицательно покачал головой:

– От Мадлен у меня нет никаких секретов. Говори при ней.

– Ладно, – согласился я. – Короче говоря, мне нужны, Хэнк, сто тысяч в стодолларовых билетах. У меня нет времени ждать, пока их переведут с моего счета в Европе. А при себе я таких денег не имею. В моем распоряжении только три дня. Сможешь ты сделать это для меня?

Мы все стояли посреди комнаты. Генри вдруг опустился на стул. Привычным еще с детства жестом потер рукой глаза.

– Как-нибудь сделаю, конечно, – пробормотал он.

Все было улажено за два дня.

Из вестибюля «Блэкстоуна» я позвонил в номер Вэнса. Он был у себя. С увесистым чемоданчиком я поднялся к нему. Подождал, пока он тщательно пересчитал деньги.

– Все в порядке, – сказал Вэнс. – Благодарю вас.

– Чемоданчик можете оставить себе, – сказал я, направляясь к выходу.

– Очень любезно с вашей стороны, – отозвался Вэнс, провожая меня к дверям.

Я очень быстро гнал машину. Нужно было попасть в больницу к тому часу, пока еще пропускали. Днем я позвонил Лили, и она сказала, что Фабиан провел ночь спокойно. Я хотел сообщить ему, что, как он и предвидел, пришли за деньгами, и я отдал их.

Когда вошел в больницу, медсестра в регистратуре сразу же окликнула меня.

– Вы опоздали, – сказала она. – Мистер Фабиан скончался сегодня в четыре часа дня. Мы пытались разыскать вас…

– Да, это было трудно, – сказал я. Меня удивило, как спокойно звучал мой голос. – А леди Эббот здесь?

Медсестра покачала головой.

– Миссис Эббот, наверно, уже нет в городе. – В силу обычного у американцев подозрительного отношения к титулам сестра не назвала ее «леди». – Она заявила, что ей больше нечего здесь делать. И она хочет успеть на вечерний самолет в Лондон.

– Что ж, весьма благоразумно с ее стороны. Завтра утром я заеду, чтобы договориться о похоронах.

Торопиться теперь было ни к чему, и я медленно свернул на Истхэмптон, так как домой мне сейчас не хотелось возвращаться.

Я подъехал к арендованному нами сараю со свежей вывеской «Картинная галерея у Южной развилки». В нем было темно. Вспомнились последние слова Фабиана, которые он вдогонку сказал мне: «Не оставляйте выставку».

Вынув из кармана связку ключей, я отпер дверь. И сел на скамью посреди темного сарая, думая о бойком, не вполне честном, лукавом человеке, который умер сегодня. Слезы показались у меня на глазах.

Потом поднялся и включил свет. Стоя посреди выставки, я оглядывал развешанные по стенам картины, в которых отразилась жизнь американца, скитавшегося по захолустным уголкам своей страны.
[1] [2]