6 (2)

— Да, Роджер?

— Все в порядке?

— Да.

Молчание.

— Ты провожал ее домой?

— Да.

Снова молчание.

— Мы вышли купить бутербродов, — опять заговорил Роджер, — и ты, должно быть, разошелся с нами.

— Да.

Опять молчание.

— Роджер!

— Да?

— Мне кажется, мы должны объясниться. Я не хотел… честное слово… Я пошел было один… Я плохо помню… Роджер, ты не спишь?

— Нет.

— Роджер, она мне кое-что сказала.

— Что именно?

— Хоуп сказала, что она не твоя девушка.

— Да?

— Она сказала, что ни с кем постоянно не встречается. Но если она твоя девушка или если ты хочешь, чтобы она была твоей девушкой… Я… я никогда больше не встречусь с ней. Клянусь тебе, Роджер. Ты не спишь?

— Нет, не сплю. Хоуп действительно не моя девушка. Не стану отрицать, что я иногда подумывал о ней, но, черт подери, кто согласится три раза в неделю таскаться в Бруклин?

Ной в темноте вытер выступивший на лбу пот.

— Роджер!

— Да?

— Я люблю тебя.

— Да ну тебя! Давай-ка лучше спать.

В темной комнате раздался смешок, и снова воцарилась тишина.

В течение двух следующих месяцев Ной и Хоуп написали друг другу сорок два письма. Они работали по соседству, ежедневно встречались за ленчем и почти каждый вечер за ужином. Иногда в солнечные дни они убегали с работы и гуляли по пристани, наблюдая за пароходами. За эти два месяца Ной совершил тридцать семь бесконечно длинных поездок в Бруклин и обратно, однако по-настоящему они жили и разговаривали лишь в письмах, с помощью почтового ведомства.

В каком бы темном и укромном местечке они ни сидели рядом, Ноя хватало лишь на то, чтобы выдавить короткую фразу: «Какая ты хорошенькая!»; или: «Мне очень нравится, как ты улыбаешься»; или: «Пойдем в кино в воскресенье вечером?» Зато при виде чистой бумаги его охватывало опьяняющее чувство свободы, и он мог, при бескорыстной помощи почтальонов, сообщить Хоуп: «Ощущение твоей красоты неизменно живет во мне и днем и ночью. Когда я смотрю на небо утром, оно мне кажется ясным-ясным, потому что я знаю, что оно распростерлось и над твоей головой. Когда я вижу мост через реку, он кажется мне самым прочным в мире, потому что мы когда-то прошли по нему вместе. Когда я вижу свое лицо в зеркале, оно кажется мне красивым, потому что накануне вечером ты целовала его…»

А Хоуп, эта закоренелая провинциалочка, так сдержанно и осторожно выражавшая свою любовь во время свиданий, писала: «…Ты только что ушел, и я представляю себе, как ты шагаешь по безлюдной улице, как ждешь трамвая в полумраке весенней ночи, а потом едешь домой в поезде подземки. И я ни на минуту не расстанусь с тобой, пока ты будешь в пути. Дорогой мой, ты сейчас едешь, а я сижу дома. Все спят, на столе у меня горит лампа, и я думаю о тебе. Я верю в тебя. Я верю, что ты хороший, сильный, справедливый. Я верю, что люблю тебя. Я верю, что у тебя красивые глаза, печальная складка у рта и ловкие, изящные руки…»

Но при новой встрече они лишь молча смотрели друг на друга, вспоминая написанное, потом Ной говорил:

— У меня два билета в театр. Пойдем, если ты не занята сегодня?

А поздно вечером, взволнованные спектаклем, изнемогая от любви, мучаясь от постоянного недосыпания, они стояли обнявшись в холодном вестибюле дома Хоуп. Войти в дом они не решались: у дяди была отвратительная привычка торчать в гостиной до утра за чтением библии. Судорожно сжимая друг друга в объятиях, они целовались до тех пор, пока не начинали ныть губы. В такие минуты то, чем они жили в письмах, сливалось с действительностью в бурном порыве страсти.

Однако они не переходили границ дозволенного. Во-первых, во всем этом огромном и шумном городе, с десятью миллионами комнат, у них не было местечка, которое они могли бы назвать своим и куда могли бы войти с высоко поднятой головой. Во-вторых, Хоуп была до фанатизма религиозна, и всякий раз, когда их окончательное сближение казалось неизбежным, она с испугом отталкивала Ноя и шептала:

— Нет, нет, не сейчас!.. Как-нибудь в другое время…

— Но так ты, чего доброго, сгоришь от неутоленной страсти! — посмеиваясь, говорил Роджер. — Это же противоестественно. Что это за девушка? Как она не понимает, что принадлежит к послевоенному поколению?

— Да перестань же, Роджер, — смущенно просил Ной. Он сидел у письменного стола и писал письмо Хоуп, а Роджер лежал врастяжку на полу, потому что пружины его кровати сломались еще пять месяцев назад и человеку высокого роста было трудновато расположиться на ней в удобной позе.

— Бруклин, — снова заговорил Роджер. — Неведомая земля. Терра инкогнита! — Решив, что раз уже он лег на пол, то зря терять время не следует, Роджер занялся гимнастикой для укрепления брюшного пресса и трижды медленно поднял и опустил ноги.

— Довольно, — объявил он. — Я уже чувствую себя богатырем… Любовь — это как купание. Надо либо нырять с головой, либо вообще не лезть в воду. Ну, а если будешь слоняться вдоль берега, по колено в воде, то тебя только обдаст брызгами, и ты скоро начнешь зябнуть и злиться. Еще месяц походишь вот так с этой девушкой — и тебе придется обратиться к психиатру. Так и напиши ей и скажи, что это мои слова.

— Обязательно, — ответил Ной. — Уже пишу.

— Но будь осторожен, — добавил Роджер, — а то и не заметишь, как тебя женят.

Ной перестал печатать. Обширная переписка заставила его приобрести в рассрочку пишущую машинку.

— Такой опасности не существует. Жениться я не собираюсь. — Однако, по правде говоря, он частенько подумывал о женитьбе и даже намекал на это Хоуп в своих письмах.

— Вообще-то, это, может быть, и неплохо, — после некоторого размышления сказал Роджер. — Она славная девушка, и к тому же женитьба поможет тебе получить отсрочку от призыва.

Оба они старались не думать о призыве. К счастью, очередь Ноя была одной из последних[20]. Тем не менее неизбежность призыва омрачала их будущее, как темная туча на далеком горизонте.

— Я ничего не имею против девушки, у меня только две претензии, — продолжал рассуждать Роджер, по-прежнему лежа на полу. — Во-первых, ты из-за нее систематически недосыпаешь. Во-вторых… ну, сам понимаешь. Вообще же встречи с ней приносят тебе огромную пользу.

Ной с признательностью посмотрел на приятеля.

— И все же, — закончил Роджер, — она должна переспать с тобой.

— Перестань!

— А знаешь что? Уеду-ка я на этот уик-энд и предоставлю комнату в твое распоряжение. — Роджер сел на полу. — Лучше и не придумаешь, а?

— Благодарю, — сказал Ной. — Если такая необходимость возникнет, я воспользуюсь твоим предложением.

— А может быть, мне, как твоему доброму, заботливому другу, стоило бы поговорить с ней? «Моя дорогая, — сказал бы я, — вы, вероятно, не сознаете этого, но наш общий друг Ной находится в таком состоянии, что готов выпрыгнуть из окна». Дай-ка монетку, я сейчас же позвоню ей.

— Ну тут-то я и сам как-нибудь справлюсь, — не слишком уверенно ответил Ной.

— Как ты смотришь на ближайшее воскресенье? — спросил Роджер. — Чудесный месяц июнь… самый разгар лета…

— Ближайшее воскресенье исключается, — перебил Ной. — Мы едем на свадьбу.

— Это на чью же? Уж не на твою ли?

Ной деланно рассмеялся.

— Какая-то ее приятельница из Бруклина выходит замуж.

— Вот и хорошо — обвенчались бы вместе, по оптовой цене. — Роджер снова лег на пол. — Я все сказал, и теперь умолкаю.
[1] [2] [3] [4]