31 (2)

[1] [2] [3] [4]

— Тише! — прошипел Брандт. — Осторожней.

На следующей площадке Брандт нажал на автоматический выключатель, и свет загорелся еще на двадцать секунд, покорный французской бережливости.

Поднялись на третий этаж, и Брандт осторожно постучал. Дверь сразу же отворили, словно хозяйка квартиры с нетерпением ждала их. На лестницу брызнул яркий сноп света, и в дверях показалась женщина в длинном халате. Она бросилась в объятия Брандта и, всхлипывая, твердила:

— Господи, наконец-то… Ты дома, дорогой! Наконец-то…

Христиан смущенно прижался к стене, придерживая рукой приклад, и наблюдал, как обнимаются те двое. Обнялись они по-домашнему, как муж с женой, в их объятии была не столько страсть, сколько радостное чувство облегчения, простое, будничное, трогательное, исполненное слез и глубоко интимное.

Наконец, смеясь сквозь слезы, Симона освободилась из объятий и, откинув одной рукой прядь длинных, прямых волос, а другой все еще держась за Брандта, словно тот, как призрак, мог в любой момент исчезнуть, приветливо промолвила, повернувшись к Христиану:

— А теперь пора отдать долг вежливости…

— Ты ведь помнишь Дистля? — спросил Брандт.

— Конечно, помню! — И она быстро протянула руку Христиану. — Я так рада вас видеть. Мы так часто о вас вспоминали… Проходите… Не стоять же вам всю ночь на лестнице!

Они вошли в квартиру, и Симона захлопнула дверь. По-домашнему щелкнул замок, суля отдых и покой. Брандт и Христиан вошли вслед за Симоной в гостиную. Там у окна, задернутого занавесками, стояла женщина в стеганом халате. Свет единственной лампы, стоявшей на столике рядом с кушеткой, не позволял разглядеть черты ее лица.

— Кладите все здесь. Вам нужно умыться! Вы, наверно, проголодались до смерти? — хлопотала Симона. — Есть вино… откроем бутылочку, чтобы отметить… Франсуаза, смотри, кто пришел!

«Так вот это кто! — вспомнил Христиан. — Та самая Франсуаза, которая терпеть не могла немцев». Он пристально посмотрел на нее, когда она отошла от окна, чтобы поздороваться с Брандтом.

— Очень рада вас видеть, — сказала Франсуаза.

Сейчас она выглядела даже красивее, чем ее помнил Христиан, — высокая, стройная, с каштановыми волосами, тонким изящным носом и упрямым ртом. Она с улыбкой протянула Христиану руку.

— Добро пожаловать, унтер-офицер Дистль, — сказала Франсуаза, тепло пожимая Христиану руку.

— Так вы меня еще помните? — удивился Христиан.

— Конечно! — ответила Франсуаза, пристально глядя ему в глаза. — Я все время о вас думала!

«Что кроется в глубине этих зеленых глаз? — подумал Христиан. — Чему она улыбается, на что намекает, уверяя, будто все время думала обо мне?»

— Франсуаза переехала ко мне месяц назад, дорогой, — сказала Симона Брандту с милой гримаской. — Ее квартиру реквизировала ваша армия.

Брандт засмеялся и поцеловал ее. Симона не торопилась высвободиться из его объятий. Христиан заметил, что она сильно постарела. Выглядела она по-прежнему хрупкой и изящной, но у глаз появились морщинки, кожа лица казалась высохшей и безжизненной.

— Долго собираетесь пробыть здесь? — поинтересовалась Франсуаза.

— Сейчас пока трудно сказать… — начал было Христиан после минутного колебания, но его слова пресек хохот Брандта, хохот почти истерический, хохот человека, которому все кажется странным после пережитых опасностей.

— Христиан, брось эти проклятые условности! Ты же знаешь, мы будем дожидаться здесь конца войны!

Симона разрыдалась, и Брандт принялся утешать ее, усадив на кушетку. Христиан подметил холодный удивленный взгляд, который бросила на них Франсуаза. Потом она вежливо отвернулась и снова отошла к окну.

— Ну идите же! — всхлипывала Симона. — Просто глупо. Сама не знаю, почему плачу. Совсем как моя мама: она плакала от счастья, плакала, когда грустно, плакала, радуясь солнечной погоде, плакала, когда лил дождь. Идите, приведите себя в порядок с дороги, а когда вернетесь, я уже стану умницей и накормлю вас отличным ужином. Да хватит вам смотреть на мои заплаканные глаза! Идите.

Брандт глупо ухмылялся, словно блудный сын, возвратившийся домой, и это так не шло к его худощавому интеллигентному лицу, в которое въелась пыль всех дорог от самой Нормандии.

— Пошли, Христиан, — сказал Брандт. — Смоем хоть немного с себя грязь.

Они пошли в ванную. Франсуаза, как заметил Христиан, даже на них не взглянула.

В ванной под шум воды (холодной из-за нехватки топлива), пока Христиан старался причесать мокрые черные волосы чьей-то расческой, Брандт разоткровенничался.

— В этой женщине есть что-то особенное, нечто такое, чего я никогда не встречал у других. Все мне в ней нравится. Странно, к другим женщинам я всегда был придирчив. Та слишком худа, та глуповата, та тщеславна… Две-три недели, больше я не мог сними выдержать. Но Симона — другое дело… Я понимаю, что она немного сентиментальна, знаю, что стареет, вижу морщинки, но люблю все это. Она не блещет умом, но и это не беда, она плаксива, но и это мне нравится. Единственная ценность, которую я приобрел за время войны, — это она, — закончил он очень серьезно.

Затем, словно устыдившись излишней откровенности, Брандт открыл кран на всю мощь и стал энергично смывать мыло с лица и шеи. Он разделся по пояс, и Христиан с насмешливой жалостью смотрел на торчащие, словно у подростка, кости и слабые, худые руки приятеля. «Тоже мне любовник, — подумал Христиан. — Солдат называется! И как он умудрился остаться живым за четыре года войны?»

Брандт выпрямился и стал вытирать лицо.

— Христиан, — серьезно спросил он, не отрывая мохнатого полотенца от лица, — значит, ты остаешься со мной?

— Прежде всего, — начал Христиан, стараясь говорить потише, — как насчет этой подруги Симоны?

— Франсуазы? — Брандт махнул рукой. — Не беспокойся. Места хватит. Ты можешь спать на кушетке… Или же, — усмехнулся он, — найдешь с ней общий язык, и тогда не придется спать на кушетке…

— Я не о том, что не хватит места…

Брандт протянул руку к крану, собираясь закрыть его, но Христиан резко схватил его за руку.

— Пусть течет.

— В чем дело? — спросил озадаченный Брандт.

— Она, эта подруга, не любит немцев, — пояснил Христиан. — И может натворить беды.

— Ерунда, — прервал его Брандт и резким движением закрыл кран. — Я знаю ее. Ты ей понравишься. Так что ж, обещаешь остаться?

— Ладно, останусь, — неторопливо ответил Христиан и заметил, что у Брандта тотчас же заблестели глаза, а рука, которую он положил на голое плечо Христиана, слегка дрожала.

— Мы в безопасности, Христиан, — прошептал Брандт. — Наконец-то мы в безопасности…

Он отвернулся, торопливо надел рубашку и вышел. Христиан медленно оделся, тщательно застегнул все пуговицы и посмотрелся в зеркало. С осунувшегося, изможденного лица на него глядели усталые глаза, тут и там залегли глубокие морщины — следы пережитых ужасов и отчаяния. Он еще ближе наклонился к зеркалу, чтобы рассмотреть волосы. На висках белела седина, да и выше волосы тоже начинали серебриться. «Господи! — подумал он. — А я и не замечал! Ведь старею, старею…» Подавив ненавистное чувство жалости к себе, которому он на миг поддался, Христиан вышел и твердым шагом направился в гостиную.

Лампа под розовым абажуром бросала ровный мягкий свет на уютную обстановку гостиной, на мягкую кушетку, где, полулежа на подушках, устроилась Франсуаза.

Брандт и Симона ушли спать. Из гостиной они выходили по-домашнему, рука в руке. Путано рассказав о злоключениях последних дней, Брандт сразу же после ужина едва не заснул за столом, и Симона нежно подняла его за руки со стула и увела с собой. Христиану и Франсуазе, которые оставались вдвоем в розовом полумраке гостиной, она на прощание улыбнулась почти материнской улыбкой.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.