Глава 20

— Да, — ответил Тони, — конечно.

— Я не видела его много лет, прежде чем он приехал на похороны и после этого он, время от времени, навещал меня, приглашал на обед, когда бывал в Нью-Йорке. Он развелся с женой еще до начала войны, они оба опоздали с этим разводом лет на пятнадцать. Мне с ним было легко, потому что он знал обо мне все, и не нужно было притворяться. Однажды, очень давно, на какой-то вечеринке он обнял меня и чуть было не признался в любви при этих словах на губах Люси мелькнула печальная улыбка. — Это был субботний вечер в сельском клубе. Но выяснилось, что это было серьезно. И когда я рассказала ему о том, что мне отказали с детьми, он предложил мне выйти за него замуж. Он сказал, что нам как супружеской паре наверняка разрешат взять на воспитание детей. И сказал, что с самого начала любил меня, хотя только один раз проговорился… И я уже было согласилась. Он был мне верным другом, наверное, даже единственным моим другом, мне он нравился, я восхищалась им с нашей самой первой встречи. И дело не только в детях. Это была надежда на избавление от одиночества. Ты не знаешь, что такое одиночество стареющей женщины, без мужа, без семьи, в таком город как Нью-Йорк. Может это и есть настоящее одиночество, неприкрытое, обнаженное и страшное одиночество двадцатого века. Но я отказала Сэму. Отказала потому, что он любил меня, а я чувствовала, что могу полюбить только ребенка, и мне хотелось быть одной, кроме того за всю свою жизнь я принесла разочарование стольким мужчинам. Когда я сказала нет, он ушел. Вот тогда я поняла, что наконец смогу простить себя. Не думай, что я пожалела об этом, что я десятки раз не собиралась позвонить ему в течение следующих месяцев, чтобы сказать, что я передумала, но я не сделала этого. Один раз, правильно рассудила я, мне удалось сдержать свое слово перед собой. И все равно получилось, что спас меня именно Сэм Пэттерсон. Он прослышал, что при ООН организуют комиссию для оказания помощи детям, оставшимся без крова и родителей после войны, и Сэм добился для меня интервью и похлопотал, чтобы меня взяли, потом он заставил меня остаться, не уйти с этой работы, когда я потеряла веру и перестала видеть смысл в том, что делаю. Ведь это совсем разные вещи — заботиться о миллионах детей, которых никогда не увидишь, хлопотать о тоннах пшеницы и упаковках пенициллина и сухом молоке, и видеть, как у тебя на глазах растет ребенок. Все твои победы в первом случае кажутся мертвыми и абстрактными. А я не абстрактная женщина. Но я продолжала работать по двенадцать часов в сутки и вложила немало своих денег, и если я по-прежнему не находила удовлетворения, если все еще испытывала одиночество и душевный голод, ну что можно сделать? Но есть и другие радости. Я не удовлетворена, но я приношу пользу. Для одного года это уже не мало. Я благодарна миллионам неизвестных детей, которых я не люблю и которые не любят меня.

Люси подняла бутылку и критически посмотрела на нее.

— Боюсь, уже поздно заказывать еще одну, — сказала она.

Тони посмотрел на часы.

— Да, — ответил он. Он был ошеломлен и уже не находил в себе сил судить женщину, которая выплеснула перед ним столько своей боли за этот час. Потом, он знал наверняка, ему придется судить ее, потому что теперь он знает все. Но сейчас это невозможно. Ему только остается взглянуть на часы и сказать: — Мы не вернемся в Париж сегодня, если не отправимся сейчас же. Она кивнула и накинула на голову шарф, чтобы ветер не растрепал волосы, и в тени ресторана ее черты казались мягкими и спокойными. Теперь мать напомнила Тони тех девушек, которых он подвозил на пляж летом в своих открытых машинах, Тони вытащил бумажник и потянулся к счету, лежавшему перед ним на подносе, но Люси наклонилась и взяла листок. Чуть близоруко прищурившись она вгляделась в цифры и сказала:

— Я заплачу. Спасибо за приятно проведенное время.
[1] [2] [3] [4]