23

Два или три года назад он прочитал в газете о том, что Катцер умер прямо на ходу, поднимаясь по лестнице после обеда в свой кабинет. Чуткий, жестокий, интеллигентный, богатый, верный, не жалеющий себя. Хоронить его пришли сотни людей, большинство из них были рады, что он умер. Счастливейшие годы жизни Карлотты…

– У разных людей разные периоды жизни оказываются лучшими, – продолжила Карлотта. – У одних это – период между двадцатью и тридцатью годами. У других – между тридцатью и сорока. Кто-то никогда не обретает счастья. Мне было суждено испытать его после сорока.

– Тебе повезло, – сказал Джек.

– А как ты? – спросила Карлотта. – Какой период был лучшим для тебя?

Лучший период. Джек мог бы ответить на этот вопрос. Отрезок времени, начавшийся с того момента, когда он увидел «кадиллак» возле дома Карлотты. Утра в калифорнийском саду. Звонки от Делани – совсем иного, нежели сейчас, цельного, излучающего энергию. Война подвела черту. Но Джек не сказал Карлотте об этом. Та жизнь ушла в прошлое, которое не могло никого согреть.

– Я еще не пришел к окончательному заключению, – сказал он.

– Ты удивился, когда я сказала, что после твоего отъезда оказалась в глубочайшей депрессии? – спросила Карлотта.

– Немного.

– Какой ты меня считал?

– Ну, – произнес Джек, – наверно, я мог бы назвать тебя ненасытной.

Карлотта отвернулась к окну.

– Не слишком лестное мнение, да?

– Да, – согласился Джек, – верно.

– Я не хотела терять тебя, – сказала Карлотта, повернувшись к Джеку и серьезно посмотрев на него. – Адвокаты дали мне совет: если развод будет для тебя разорительным, ты, возможно, передумаешь.

– По вопросам любви, – заметил Джек, – очень мудро советоваться с адвокатами.

– Не издевайся надо мной, Джек, – попросила она. – Ты же сказал мне по телефону, что не держишь на меня зла.

– Я не говорил тебе, что я не держу зла на твоих адвокатов. Если мне не изменяет память, поняв, что я не вернусь, ты не сообщила мне о своем намерении отдать деньги назад…

– Я хотела наказать тебя, – сказала она. – И к тому времени я уже слишком далеко зашла. А еще меня беспокоило мое финансовое положение. Я никогда не откладывала средства, а моя карьера клонилась к закату. Мужчина всегда способен позаботиться о себе.

– Я превосходно позаботился о себе, – отозвался Джек. – Иногда мне даже удавалось в течение одного года купить два костюма.

– Мне нужно было обеспечить себя, – произнесла Карлотта подавленным, жалобным тоном, который заставил Джека вспомнить ее приезд в госпиталь. – Мои дела шли тогда так плохо, что, казалось, через пару лет я могу превратиться в шлюху. Ну, не ту, которую можно встретить на панели или в публичном доме, но все равно в шлюху.

Она улыбнулась. – Твои акции и облигации избавили меня от подобной участи. Это – величайшее достижение в истории Уолл-стрит, верно? Ты должен радоваться тому, что спас меня.

– Я радуюсь, – произнес Джек.

– Теперь я надежно обеспечена, – сообщила Карлотта. – Катцер об этом позаботился. Если с тобой что-нибудь случится, ты знаешь, где ты сможешь взять деньги в долг.

Джек рассмеялся.

– Можешь смеяться, – сказала она, пожимая плечами. – Знаешь, Джек, ты не способен причинить мне боль. Я же сказала – сейчас моя пора счастья.

– Я слыву человеком, – сказал Джек, – который желает счастья всем своим женам.

– Ты настроен враждебно, – сказала Карлотта. – Я надеялась, что все будет иначе. Что мы встретимся как друзья. Прошло столько лет…

Джек промолчал.

– Ты не любишь слово «друзья», – добавила она.

– Оно не вызывает у меня никаких эмоций.

– Этим ты меня не обидишь, – сказала Карлотта. – Меня нельзя больше обидеть. Но пока ты не научишься относиться ко мне как к другу, ты не будешь счастлив.

– Ты выбрала подходящее место для проповеди христианской морали, – заметил Джек. – Мы находимся перед собором Святого Петра.

– Что бы ты обо мне ни думал, – сказала она, – я рада нашей встрече. Я могу попросить у тебя прощения…

– А где буду просить прощения я? – произнес Джек.

– …за тот день в госпитале, – продолжила Карлотта, не обращая внимания на его реплику. – Воспоминания о нем преследовали меня. Никогда в жизни я не вела себя так отвратительно. Я приехала туда утешить тебя, сказать, что после твоего возвращения наша жизнь будет иной, что я люблю тебя. Но меня охватило такое чувство вины, что я не смогла произнести ни одну из заготовленных фраз. Я позволила себе быть глупой, эгоистичной дрянью. Я знала, что делаю, но не могла пересилить себя и остановиться. Я проплакала всю дорогу, сидя в вагоне.

– Эта поездка была недолгой, – сухо заметил Джек; слова Карлотты не тронули его.

Автомобиль остановился, и они вышли из него; Джек попросил Гвидо подождать их, сказав, что они вернутся скоро.

– «И на сем камне Я создам Церковь Мою»[53], – процитировал Джек.

Они пересекли площадь, окруженную колоннами, и направились мимо собора в сторону капеллы.

– Здесь сказано, – произнес Джек, касаясь Бедекера, – что лучшее время для осмотра капеллы – это утро.

Он недовольно поглядел на серое небо. – Наверно, имеется в виду июньское утро. Мы везде появляемся не вовремя, правда?

Он бывал здесь уже дважды, но оба раза большое количество перешептывающихся шаркающих туристов ухудшало восприятие живописи. Сейчас в капелле находилось всего несколько посетителей – два человека в черных одеждах молча сидели на скамейке у стены и пара студентов периодически переходили с места на место. Зал поразил Джека. Никогда еще произведения искусства не оказывали на него столь сильного воздействия. Он словно смотрел в глубокий кратер вулкана, коварное спокойствие которого таило в себе грозную опасность.

Эффект был вовсе не религиозным. Скорее антирелигиозным, подумал Джек. Глядя на потолок капеллы, Джек мог верить в Микеланджело, но не в Бога.

На потолке была изображена плоть. Человек есть плоть, Бог есть плоть, человек создан человеком, Бог создан человеком, все религии равны, все пророки и предсказатели в одинаковой степени правы и неправы, выбирай сам, кому из них внимать. На свитке дельфийской пророчицы можно разглядеть то же послание, что содержится в книге пророка Захарии: «Я пытаюсь угадать».

А на стене за алтарем, под фигурой Христа, пожилые атлеты корчились в ожидании Страшного суда; они казались воплощением той же самой мысли. Спасенные души, находящиеся по правую руку от Христа, не отличались печатью благочестия и святости от тех проклятых, что располагались по левую руку от Христа. Спасение зависело от произвола служащей кинотеатра, которая рассаживала зрителей в зале, руководствуясь своей прихотью.

Эта фреска напомнила ему другую, написанную не то Тьеполо, не то Тицианом и увиденную им в Милане. Она называлась, если он не ошибался, «Fortuna» – случай, удача, рок; на ней была изображена прекрасная женщина с обнаженной левой грудью. Из соска обнаженной груди струилось молоко, которое пили счастливые, улыбающиеся баловни судьбы. Чудесный, удивительный, своенравный источник пищи. Но справа от прекрасной женщины находились мученики, которых она била хлыстом, зажатым в ее правой руке. Неудачники, появившиеся не вовремя или купившие билет не на то место. Им досталась иссохшая правая грудь и хлыст. Произвол судьбы. Построй на этом свою церковь. Назови ее Первым, Последним и Единственным Судом. Брось на ее алтарь свои жертвоприношения.

Глядя на творение Микеланджело, Джек вспомнил фотографии, которые он видел после войны. Там были изображены тысячи обнаженных женщин, шагавших мимо врачей-эсэсовцев в немецких концентрационных лагерях. Доктора быстро осматривали каждую женщину и за десять секунд решали, может ли она быть использована в качестве рабочей силы или в каких-то иных целях. Женщины, успешно прошедшие осмотр, обретали право прожить еще один день. Остальных отправляли в газовую камеру. Возможно, подумал Джек, глядя на призрачный клубок тел за алтарем, Господь – это эсэсовский врач, Микеланджело обладал даром предвидения.

Он вспомнил Деспьера, родившегося и принявшего католическую веру в Байонне; этим утром его по католическому обряду похоронили в Африке. Мысль о том, что Деспьер или его душа станут объектом случайной, неразумной селекции, показалась Джеку непереносимой.

– С меня достаточно, – сказал Джек Карлотте. Я подожду тебя на улице.

Она молча стояла рядом с ним, разглядывая потолок сквозь очки. Ее лицо было серьезным, удивленным.

– С меня тоже, – сказала она. – Я иду с тобой.

Карлотта сняла очки, убрала их в сумочку и вместе с Джеком молча направилась по гладкому полу к выходу.

Небо было по-прежнему затянуто тучами, серая площадь навевала меланхолию. Они остановились перед фонтаном и посмотрели на огромный собор Святого Петра.

– У меня появилось тут любопытное ощущение, – сказала Карлотта. – Мне кажется, Микеланджело на самом деле не верил в Бога.

Джек пристально посмотрел на нее. «Неужели в капелле я, сам того не заметив, произнес вслух свои мысли?» – подумал он.

– Что случилось? – спросила Карлотта. – Почему ты так на меня смотришь?

– Потому что минуту назад я думал о том же самом, – ответил Джек.

– После нескольких лет совместной жизни, – сказала Карлотта, – супругам одновременно приходят в голову одинаковые мысли. Это и есть настоящая близость.

– Мы не женаты.

– Извини, – сказала Карлотта, – я забыла. Они оба, смутившись, стали разглядывать собор.

– Какая часть людей, строивших его, – спросила Карлотта, – по-твоему, действительно верила в Бога?
[1] [2] [3] [4]