21

– Извини, Карлотта. В другой раз.

– Джек, ты ответишь мне на один вопрос?

– Какой?

– Ты меня ненавидишь?

Джек вздохнул. После общения с Кларой и Барзелли немудрено возненавидеть всех женщин, подумал он.

– Нет, – устало ответил Джек. – Я не испытываю к тебе ненависти, Карлотта. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – отозвалась она.

Опустив трубку, он остался сидеть в пальто у стола, склонившись над аппаратом и глядя на него. Только Карлотты здесь не хватало.

Телефон зазвонил снова. После третьего звонка Джек снял трубку. Париж вызывал мистера Джона Эндруса. Он услышал голос жены на фоне музыки и других голосов.

– Джек, Джек, ты меня слышишь?

Далекий, неясный голос Элен заглушался ритмичным звуком, напоминавшим гитарный.

С тобой все в порядке, Джек? Я прочитала о том, что случилось, в утренних газетах – какое несчастье – и весь день пыталась дозвониться до тебя. Ты меня слышишь, Джек? Плохо, – ответил он. Что-то в ее словах удивило Джека, но усталость мешала ему понять, что именно.

– Что там за шум?

– Я у «Берта и Вивиана», – пояснила Элен. – Тут цыгане из России. Они поют и играют на гитарах. Ты меня слышишь?

– Сейчас лучше, – сказал Джек.

Его почему-то возмутило то, что для разговора с ним она выбрала такое место. Гитара и пение заглушали ее голос.

– Я весь день волновалась, cheri, – произнесла Элен. – Представляю, как это подействовало на тебя.

Вряд ли ты волновалась слишком сильно, едва не сказал Джек, если в половине второго ночи находишься в ресторане. Затем он стыдился своих слов. Вправе ли он требовать от Элен сострадания к Морису? Она ни разу не видела его и не была обязана скорбеть возле телефонного аппарата по случаю его болезни. Шум усилился, и Джек совсем перестал понимать, что говорит Элен. Но он слышал звучащие в ее торопливом голосе любовь и тревогу. Впервые за этот долгий день кто-то хотел помочь ему, а не просил о чем-то его. В дверь постучали, Джек крикнул: «Войдите». Официант принес пиво и сыр.

– Кто это? – спросила Элен.

На мгновение все помехи исчезли, пение и другие голоса стихли, голос Элен прозвучал так, будто она говорила из соседней комнаты.

– Официант принес хлеб и сыр, – объяснил он. – Я не ел с утра.

Он жестом предложил официанту поставить поднос на стол рядом с телефоном.

– О, Джек, именно этого я и боялась, – сказала Элен. – Ты совсем не заботишься о себе. Хочешь, я прилечу к тебе завтра утром?

Он задумался, глядя на официанта, который открывал бутылку пива. Порывшись в кармане, Джек положил на поднос двести лир. Официант поблагодарил его церемонным поклоном.

– Джек, – сказала Элен, – ты меня слышишь?

– Да, слышу, – ответил Джек.

– Ты бы обрадовался, если бы я приехала?

Внезапно Джеку пришло в голову, что Элен помогла бы ему избавиться от Карлотты, сыграла бы роль буфера между ним, Брезачем и Кларой, он смог бы обсудить с ней проблемы, связанные с предложением Холта; ее идея показалась весьма заманчивой.

– Ну, – начал он, – думаю…

В трубке раздался смех посетителей ресторана, громкое пение цыган, бренчание гитары. Это уже чересчур, подумал раздраженный Джек. Если ей правда так уж необходимо было позвонить, она могла отыскать более тихое место. Джек почему-то вспомнил, как она упрекнула его в том, что последние две недели перед отъездом он не спал с ней и с радостью покидал Париж. Вечные женские притязания, ловушки, требования. Музыка в трубке вывела его из себя. Джек почувствовал, что он дрожит. Он не хотел видеть ее в этой комнате. Он радовался тому, что их разделяет огромное расстояние. Всю любовь, на которую у него еще остались силы, он сберегал для Делани. Джек почувствовал, что, если сейчас Элен станет настаивать, он может сказать, что не хочет больше никогда ее видеть.

– Что ты сказал, cheri? – спросила Элен. – Тут такой шум.

– Ничего, – ответил он.

– Когда ты собираешься вернуться домой? Сейчас, подумал он, я взорвусь.

– Ситуация осложнилась, – сказал он. – Возможно, я выберусь отсюда только через шесть недель.

– Через шесть недель? – изумленно повторила она.

– Я все объясню в письме, – сказал он.

– А как же Джо Моррисон? Твоя работа?

– Ему я тоже напишу.

– Он не разрешит тебе…

– Ему придется это сделать, – сказал Джек. – Послушай, этот разговор обойдется в целое состояние…

– Ничего не понимаю. Что с тобой случилось? Не клади трубку, – торопливо произнесла она, затем сказала в сторону: – Пожалуйста, мальчики, потише, я говорю с Римом, – и снова обратилась к мужу: – Джек, ты здоров? Ты говоришь нечто странное. Ты не пьян? Ты не можешь отсутствовать еще шесть недель.

И вдруг он осознал, что удивило его в начале их беседы.

– Элен, – произнес Джек, – что ты прочитала в утренней газете? Сердечный приступ случился с Делани в одиннадцать часов…

– Делани? – произнесла Элен. – При чем nут Делани? Слышимость отвратительная…

– Элен, – сказал Джек, – говори медленно и четко. Что ты прочитала в утренней газете?

– Вчера убили Жана-Батиста, – сказала она. – В Алжире. Он нарвался на засаду. Ты не знал? Разве ты не читал утренних газет?

– Нет, – ответил Джек. – Послушай, сейчас я положу трубку. Позвоню тебе утром…

– Джек, – с отчаянием в голосе произнесла Элен, – еще минуту. Мне необходимо поговорить с тобой. Я не могу…

Он опустил трубку. Больше из его сдавленного горла не вырвалось бы и звука. Джек долго сидел, уставясь на аппарат. Ему хотелось заплакать. Тогда, возможно, боль в горле и глазах немного утихла бы. Но слез не было. Он мог только неподвижно сидеть, склонившись над телефоном и не отводя от него взгляда. Контуры аппарата то расплывались, то вновь обретали четкость.

Джек вспомнил о конверте, врученном ему Жаном-Батистом. На приеме у Холта перед отъездом журналиста на его локальную Войну. Конверт лежал в ящике шкафа, под стопкой рубашек. «Не лучше ли открыть его утром?»– подумал Джек. Его веки налились свинцом, ноги ныли, ему хотелось, не снимая одежды, упасть на кровать и заснуть. Он даже не был уверен в том, что сейчас у него найдутся силы добраться до спальни. Но он заставил себя встать и извлечь конверт из шкафа. Вернувшись в гостиную, он долго стоял, держа его в руках, потом разорвал бумагу.

«Дорогой Dottore, – писал Деспьер по-французски. – Ты не должен удивляться. В этом мире, полном насилия, насильственная смерть – нормальный исход. Если ты читаешь эти строки, то лишь потому, что я мертв. На сей раз я ждал этого. Не знаю, почему. Дурное предчувствие, наверно. Меня и прежде охватывали дурные предчувствия, но ничего не случалось; возможно, так будет и на сей раз, я появлюсь в Риме и попрошу тебя вернуть конверт, ты никогда не узнаешь о моих дурных предчувствиях, и мы, как обычно, отпразднуем мое возвращение. Только никогда прежде мое ощущение не было столь сильным…

Еn bien[50], худшее осталось позади. Теперь о деле. В конверте, кроме письма, лежат несколько страничек. Это статья о твоем друге Делани. Она не завершена. Если ты просмотришь ее, то увидишь, что в ней содержатся резкие суждения. Если бы я был жив, я бы опубликовал ее. Но в нынешней ситуации ее следует уничтожить. Я бы не хотел, чтобы мои последние слова, обращенные к миру, были недоброжелательными, критическими. Журнал выдал мне солидный аванс под этот материал; если он попадет в их руки, они напечатают его. Деньги истрачены, но мертвый человек имеет право на маленькую нечестность. Хочешь – прочитай статью, не хочешь – не делай этого, но обязательно уничтожь ее. Можешь даже сообщить Делани, что я восторгался им. Отчасти это правда.

И все же очень жаль, если меня убьют в этой жалкой алжирской войне. Она – обоюдная подлость и недостойна того, чтобы отдать здесь свою жизнь.

Извини, мой дорогой Джек, что я обременяю тебя этим поручением, но, составив мысленно список моих друзей, которым я могу доверять, я обнаружил, что все они мертвы.

Прими мои заверения (так мы, вежливые французы, заканчиваем письма) в тех самых искренних и теплых чувствах, которые я питал к тебе. Жан-Батист».
[1] [2] [3]