ГЛАВА СЕДЬМАЯ (5)
[1] [2] [3] [4]Перкинс вежливо поклонился. Он был похож на англичанина. И у него было такое самодовольное лицо, словно он – король этой страны. Он взял у Рудольфа затрепанную фетровую шляпу и торжественно положил ее на стол возле стены, словно возложил венок на королевскую усыпальницу.
– Перкинс, будь любезен, сходи в оружейную комнату, там должны быть мои старые высокие болотные сапоги. Мистер Джордах – рыбак, – пояснил он. Он открыл крышку корзины. – Вот, посмотри!
Перкинс посмотрел рыбу.
– Довольно крупные, сэр. Истинный поставщик короне его величества.
– На самом деле? – Они оба играли перед ним в какую-то непонятную игру, правила которой были незнакомы Рудольфу. – Отнеси их нашему повару. Узнай, не приготовит ли он нам ее на обед. Вы, надеюсь, останетесь с нами на обед, Рудольф?
Рудольф колебался, не зная, что ответить. Ему придется отказаться от свидания с Джулией. Но, с другой стороны, он ловил рыбу в речке, принадлежащей ему, Бойлану, и, возможно, получит болотные сапоги.
– Вы не разрешите мне от вас позвонить? – спросил он.
– Пожалуйста! – Повернувшись к Перкинсу, Бойлан добавил: – Скажи повару, что за обедом нас будет двое.
Все, Аксель Джордах, не будет тебе на завтрак форели.
– Принесите пару шерстяных носков для мистера Джордаха и чистое полотенце. Он промочил ноги. Конечно, он пока по молодости на это не обращает внимания, но лет этак через сорок, когда он, страдая от ревматизма, будет подходить к пылающему камину, как мы сейчас, Перкинс, тогда он вспомнит этот день.
– Да, сэр, – согласился с ним Перкинс, отправляясь то ли на кухню, то ли в оружейную.
– Думаю, лучше всего снять ваши сапоги прямо здесь, так будет удобнее, – сказал Бойлан. Таким образом он вежливо давал Рудольфу понять, что ему не хочется, чтобы он оставлял за собой мокрые следы по всему дому. Рудольф покорно стащил с себя сапоги, снова продемонстрировав штопаные носки. Еще один немой укор!
– А теперь прошу сюда, – сказал Бойлан, толкнув высокие створки деревянных дверей, ведущих из холла. – Надеюсь, что Перкинс догадался развести огонь в камине. Знаете, в доме прохладно даже в самые солнечные дни. В лучшем случае здесь постоянно царит ноябрьская осенняя погода. Но в такой день, как сегодняшний, когда идет дождь, можно просто окоченеть от холода. – Рудольф в носках прошел через дверь. Бойлан любезно придержал ее.
Комната, в которую они вошли, оказалась самой большой из всех, которые Рудольфу приходилось когда-либо видеть. Холодной ноябрьской погоды здесь не чувствовалось. Темно-бордовые тяжелые бархатные шторы, задернутые на высоких окнах, аккуратно расставленные книги на полках вдоль стен и везде картины – портреты напомаженных светских дам в дорогих туалетах девятнадцатого века, солидных стареющих джентльменов с бородками, написанные маслом потрескавшиеся холсты пейзажей соседней с Гудзоном долины, которую рисовали, когда на этом месте была фермерская земля и рос густой лес. Рояль с множеством разбросанных на его крышке музыкальных альбомов в кожаных переплетах, стол у стены, заставленный бутылками с напитками. Большая кушетка, несколько глубоких кожаных кресел, маленький журнальный столик с кипой разных журналов. Громадный выцветший персидский ковер, которому было, как минимум, несколько сот лет, показался неискушенному глазу Рудольфа просто потрепанным и выцветшим. Перкинс и в самом деле разжег огонь в камине. Три полена потрескивали на железной решетке в камине, а шесть или даже семь зажженных лампочек давали комнате приятное, мягкое вечернее освещение. Рудольф тут же решил, что в один прекрасный день он будет жить вот в такой просторной, уютной комнате, как эта. Обязательно будет.
– Какая чудесная комната, – искренне вырвалось у него.
– Слишком большая для одинокого человека, – отозвался Бойлан. – Ходишь по ней, словно в колокол гремишь. Сейчас я налью нам с вами виски.
– Спасибо, – поблагодарил его Рудольф. Он вспомнил, как заказывала виски его сестра в баре, в Порт-Филипе, перед своим отъездом. Теперь она в Нью-Йорке, и все из-за этого человека. Хорошо это или плохо? У нее теперь есть работа, писала она. Пока репетирует роль в одной пьесе, даст ему знать, когда состоится премьера. Теперь у нее – другой адрес. Она выехала из общежития Ассоциации молодых христианок. Просила не говорить об этом ни слова ни матери, ни отцу. Ей платили по шестьдесят долларов в неделю.
– Вы хотели позвонить, – сказал Бойлан, разливая по стаканам виски. – Телефон на столе, у окна.
Рудольф поднял трубку, подождал ответа на коммутаторе. Красивая блондинка с давно вышедшей из моды прической улыбалась ему с фотографии в серебряной рамке, стоящей на рояле.
– Номер, пожалуйста, – сказала телефонистка.
Рудольф назвал номер телефона Джулии. Он рассчитывал, что ее не будет дома, и он оставит сообщение для нее. Какая трусость. Еще одно очко против него в его книге о нем самом.
Раздалось всего два гудка, и он услыхал голос Джулии.
– Джулия…– начал он.
– Руди! Ты? – Ей явно было приятно слышать его голос, и это еще один горький ему упрек. Хорошо, если бы этот Бойлан не торчал в эту минуту в комнате. – Джулия, – сказал он, – я по поводу сегодняшнего вечера. Тут кое-что произошло… непредвиденное…
– Что произошло? – сказала она безжизненным, холодным тоном. Просто поразительно, как это у такой красивой, молодой девушки, умеющей нежно, словно соловей, петь, голос вдруг становился холодным, безжизненным, металлическим, похожим на глухой стук тюремных ворот, захлопывающихся за спиной нового заключенного.
– Сейчас я тебе этого сказать не могу, но…
– Почему ты мне не можешь объяснить все сейчас?
Рудольф обернулся, посмотрел на спину Бойлана.
– Просто не могу и все. В конце концов, разве нельзя перенести наш выход в кино на завтра? Там крутят тот же фильм и…
– Пошел к черту!.. – Она повесила трубку.
Он, потрясенный ее поступком, немного подождал. Как же девушка могла быть… могла быть такой… дерзкой, такой решительной?
– Ладно, Джулия, – сказал он в молчавшую трубку. – Увидимся завтра. Гуд-бай! – Неплохое представление он разыграл, нужно сказать. Он положил трубку на рычаг.
– Вот ваше виски, – крикнул ему с другого конца комнаты Бойлан. Он не сказал ни слова по поводу телефонного звонка.
Рудольф подошел, взял свой стакан.
– Будем здоровы, – сказал Бойлан, выпивая виски до дна.
Рудольф заставил себя сказать:
– Будем здоровы!
От виски ему стало тепло, да и на вкус этот крепкий напиток не так уж плох.
– Первый за весь день, – сказал Бойлан, погремев кубиками льда в стакане. – Благодарю вас за то, что присоединились. Я ведь не пьяница-одиночка, и мне просто необходима сегодня ваша компания. Весь день заедала тоска. Да вы садитесь, садитесь. – Он рукой указал на одно из кресел возле камина. Рудольф сел, а он стоял с другой стороны его, опершись на каминную доску. На ней стояла глиняная китайская лошадка, упитанная, со свирепым, воинственным видом.
– Весь день меня терзали эти агенты из страховой компании, – продолжал Бойлан. – Ну, по поводу того глупого пожара, который произошел здесь, в моем поместье, в День победы, вернее, в ночь победы. Вы видели, как горел здесь, на холме, большой крест?
– Слышал об этом, – ответил Рудольф.
– Интересно, почему поджигатели облюбовали мое поместье? – притворно удивлялся Бойлан. – Я не католик, и, само собой, не черный, и не еврей… По-видимому, ку-клукс-клан в наших краях очень плохо обо всем осведомлен. Агенты из страховой компании неоднократно спрашивали меня, нет ли у меня каких личных врагов. Может, вы слышали что-нибудь об этом в городе?
– Нет, – старательно избегая смотреть ему в глаза, сказал Рудольф.
– Конечно есть, как не быть, враги, я имею в виду. Но ведь они себя не рекламируют, – убежденно сказал Бойлан. – Жалко одного: крест был далеко от дома. Я был бы рад, если бы все здесь сгорело… Почему вы не пьете?
– Я пью, я люблю пить медленно.
– Мой дед строил дом на века. Я живу здесь в одиночестве. Эти века, видимо, закончатся вместе со мной, – сказал Бойлан и рассмеялся. – Извините, если слишком много болтаю. У меня так мало возможностей поговорить с людьми вокруг. Они ведь не имеют ни малейшего представления о том, о чем ты им говоришь.
– Почему же в таком случае вы здесь живете? – с максималистски юношеской логикой напрямик спросил Рудольф.
– Потому что я обречен, – ответил Бойлан, разыгрывая перед ним смешную мелодраму. – Я прикован к скале, и жадный орел выклевывает мою печень. Вы знаете, о ком идет речь?
– О Прометее.
– Только подумайте! Мифологию тоже изучают в школе?