ГЛАВА СЕДЬМАЯ (2)

Кабинет Николса оказался чуть побольше приемной. Голые стены, на письменном столе – горы рукописей пьес в кожаных переплетах.

Три деревянных пожелтевших кресла, на стеклах окон – слой пыли. Его кабинет производил впечатление офиса бизнесмена, не очень твердо стоявшего на ногах и который постоянно в первых числах сталкивается с одной и той же проблемой – чем заплатить за аренду.

Когда Гретхен вошла, он поднялся навстречу ей.

– Как хорошо, что вы дождались и не ушли, мисс Джордах. – Он жестом указал на стул, стоявший рядом с его столом, подождал, когда она сядет, потом сел сам. Долго и молча разглядывал ее с таким кислым выражением на лице, словно покупатель, которому собирались всучить картину с весьма сомнительной подписью автора. Гретхен чувствовала, как волнуется, как нервничает, ей казалось, что у нее дрожат колени, и это не ускользнуло от взгляда Николса.

– Насколько я понимаю, – взяла она на себя инициативу, – вы хотите узнать о моем предыдущем опыте. Но, к сожалению, мне нечем особо…

– Нет, – наконец вымолвил он. – Сейчас мы не станем обращать на это особого внимания. Мисс Джордах, та роль, которую я хочу предложить вам, откровенно говоря, весьма абсурдная. – Он печально покачал головой, словно жалея самого себя за то, что ему приходится волей-неволей совершать такие гротескные, из ряда вон выходящие поступки, ибо их ему навязывает его профессия. – Скажите, скажите мне откровенно, вы согласитесь играть на сцене в купальнике? Вернее, если быть точным, в трех купальниках.

– Ну…– она засмеялась, хотя сейчас ей было не до смеха. – Полагаю, все зависит…– Идиотка! От чего все зависит? От размера купальника? От объема роли? От размера ее лифчика? Она вдруг вспомнила мать. Она никогда не была в театре. Какая счастливица!

– Боюсь, что это роль без текста, – продолжал Николс. – Девушка просто проходит трижды по сцене, по разу в каждом акте, и каждый раз в другом купальнике. Действие пьесы разворачивается в пляжном клубе.

– Понятно, – сказала Гретхен. Как она сейчас сердилась на этого Николса. Из-за него Мэри-Джейн увела у нее из-под носа Вилли Эбботта, пошла с ним гулять по городу. Капитан, капитан… В городе Нью-Йорке – шесть миллионов жителей. Стоит сесть в лифт, и ты пропадаешь навсегда. И всего из-за того, чтобы трижды пройтись молча по цене. Практически обнаженной.

– Эта девушка является определенным символом. По крайней мере, в этом меня убеждает драматург, – говорил Николс. Сколько же долгих часов приходилось ему проводить, чтобы преодолеть казуистику артистов, звучащую как погребальный звон по погибшим в кораблекрушении, когда он приводил им фразы автора. – «Молодая. Разрывающая на части сердце эфемерность плоти!» Я цитирую автора. «Чувственная красота. Женщина-тайна. Каждый сидящий в зале мужчина должен непременно что-то почувствовать особое в себе, когда она идет по сцене. Боже, для чего я женился?» Я опять цитирую автора. Скажите, у вас есть купальник?

– Думаю… думаю, что есть. – Она покачала головой. Теперь она злилась на саму себя. – Конечно есть.

– Не могли бы вы прийти в театр «Беласко»1 в пять часов, захватив с собой купальник? Там будут и автор и режиссер.

– Значит, в пять? – Она кивнула головой. Ну все, прощай Станиславский! Она чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо. Что за ханжество. Работа есть работа!

– Вы очень любезны, мисс Джордах. – Николс с мрачным видом поднялся. Она встала вместе с ним. Он проводил ее до двери, распахнул ее перед ней. В приемной никого не было, кроме мисс Сандерс, которая успокаивалась, отходя от битвы с пишущей машинкой.

– Прошу меня простить, – прошептал чуть слышно Николс, возвращаясь в свой кабинет.

– Пока! – сказала Гретхен, проходя мимо мисс Сандерс.

– Гуд-бай, дорогуша, – отозвалась секретарша, не поднимая головы. От нее разило потом. «Вот вам и эфемерность плоти». Я цитирую автора.

Гретхен вышла в коридор. Она не торопилась нажимать кнопку вызова лифта. Пусть сойдет краска с лица.

Наконец кабина пришла, в ней стоял молодой человек с формой конфедерата в руках и кавалерийской саблей в ножнах… На голове у него была шляпа для этой униформы – необычная, с широкими полями, с большим пером. Под ней его остроносое, жесткое лицо, такой тип постоянно встречался в Нью-Йорке в 1945 году. По-видимому, он напялил ее по ошибке.

– Скажите, войны когда-нибудь закончатся, мисс? Как вы думаете? – любезно обратился он к ней, когда она сделала шаг в кабину. В этом небольшом лифте с решетками было душно, и Гретхен почувствовала, как у нее на лбу выступили капли пота. Она промокнула его салфеткой «клинекса».

Она вышла на улицу, к этим геометрически расчерченным, накаленным солнцем блокам из светлого стекла и темного, покрытого тенями бетона. Эбботт с Мэри-Джейн ждали ее возле одного из высотных зданий. Она улыбнулась. Шесть миллионов жителей в этом громадном городе. Ну и пусть спокойно живут. Главное, что вот эти двое дождались ее.

– Вы знаете, о чем я здесь думал? – спросил Вилли. – О ланче, о чем же еще, – сказал он, не дождавшись от нее ответа.

– Я просто умираю от голода, – призналась Гретхен.

Они пошли вместе по теневой стороне улицы туда, где могли им предложить вкусный ланч, – две высокие девушки и стройный, низенький военный между ними, веселый и бойкий, который, может, в эту минуту вспоминал, что и другие отважные воины были коротышками – Наполеон, Троцкий, Цезарь и даже, может быть, Тамерлан.

Гретхен стояла обнаженная, глядя на себя в зеркало в артистической гримуборной. Они с Мэри-Джейн и с двумя парнями съездили в прошлое воскресенье на пляж Джоунз-Бич, и теперь ее кожа на плечах, руках и ногах слегка порозовела от солнца.

Она больше не носила пояс с резинками и вообще летом не надевала чулки, чтобы наконец избавиться от таких малопривлекательных, прозаических белых полосок от эластика на своих выпуклых, гладких бедрах.
[1] [2] [3] [4]