ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Джордах сделал шаг назад, не выпуская из рук рисунка.

– Вы утверждаете, что это нарисовал мой сын?

– Конечно, утверждаю, – ответила мисс Лено. – Вот в углу подпись.

Джордах еще раз внимательно посмотрел на рисунок, словно для того, чтобы еще раз убедиться в этом.

– Да, вы правы, – сказал он. – Это подпись Руди. Да, это его рисунок, никаких сомнений. Не требуется никакой адвокат, чтобы доказать это.

– Ждите решения директора школы. А теперь, пожалуйста, верните рисунок. Я очень занята и не могу тратить свое время на это постыдное разбирательство.

– Нет, я сохраню этот рисунок. Вы ведь сами сказали, что это нарисовал Руди, – спокойно сказал Джордах. – У парня талант. Очень большое сходство с оригиналом. – Он с восхищением разглядывал рисунок. – Никогда не подозревал, что у моего сына такой талант. Знаете, я вставлю его в рамочку и повешу дома на стене. За такой портрет обнаженной женщины в магазине нужно выложить кучу денег.

Мисс Лено кусала губы и от возмущения не могла вымолвить ни слова. Рудольф, как громом пораженный, уставился на своего отца. Конечно, он понятия не имел, какова будет реакция отца на эту историю, но он никак не предполагал, что отец способен на такой спектакль. Это было выше его понимания. Как он разыграл святую невинность, хитроватого деревенского мужлана!

Мисс Лено наконец заговорила, вернее злобно зашипела, опираясь для поддержки на крышку стола, выплевывая язвительные слова:

– Убирайся вон, ты, жалкий, грязный, вульгарный иностранец, и забирай своего замызганного сынка.

– На вашем месте, мисс Лено, я не стал бы разговаривать подобным образом, – сказал Джордах, все еще довольно миролюбиво настроенный. – Эта школа содержится на деньги налогоплательщиков, а я исправно плачу налоги и уберусь отсюда, когда сочту нужным, когда захочу. Если бы вы не расхаживали по классу, вихляя своим обтянутым узкой юбкой задом, и не демонстрировали бы свои сиськи, как проститутка за два доллара на углу улицы, то, может, ваши ученики и не испытывали бы соблазна нарисовать вас в чем мать родила. А если вы хотите знать мое мнение по этому поводу, так вот, если мой сын мысленно раздел вас и изобразил в природной наготе, то, как мне кажется, он своим искусством сделал вам большой комплимент.

Кровь бросилась в лицо мисс Лено, губы зло скривились от охватившего ее приступа яростного гнева.

– Я знаю, кто вы такой, – завизжала она. – Грязный бош1.

Перегнувшись через стол, он влепил ей пощечину. Детские голоса на площадке давно смолкли. В классе установилась мертвая тишина. Мисс Лено застыла, держась руками за стол, потом, разрыдавшись, рухнула на стул, закрыв лицо руками.

– Я не допущу разговоров в таком тоне, ты, французская шлюха, – сказал Джордах. – Я приехал сюда из Европы не для того, чтобы выслушивать подобные оскорбления. И если бы я был французом, то вспомнил бы, как эти храбрые вояки панически разбежались в разные стороны, словно перепуганные кролики, после первого же выстрела вот этого «боша», и подумал бы дважды, а то и трижды, прежде чем его оскорблять. Если тебе это поможет и ты почувствуешь себя лучше, то знай, в шестнадцатом году я убил француза, заколол обычным штыком, мне пришлось ударить его в спину, потому что он удирал с поля боя, назад, к своей мамочке.

Джордах говорил спокойно, по-деловому, словно они обсуждали погоду или заказ на муку. И от спокойствия отца Рудольфа начала бить дрожь, Злость, вложенная в его слова, становилась более язвительной, более непереносимой из-за этого делового, почти дружеского тона.

Он продолжал:

– А если ты думаешь, что отыграешься на моем парне, то предупреждаю, прежде подумай как следует. Я живу здесь неподалеку и небольшая прогулка до школы моему здоровью не повредит. Мой сын два года был круглым отличником по французскому языку, и у меня возникнут неприятные вопросы, если в конце года у него будут другие оценки. Пошли отсюда, Руди.

Они вышли, оставив мисс Лено рыдающей за столом.

Из школы домой они шли молча. Проходя мимо мусорного бака, Джордах остановился, рассеянно порвал рисунок на мелкие клочки, бросил в бак, и они, медленно кружась, опустились на дно. Потом посмотрел в глаза Рудольфа:

– Ты ведь глупый негодяй, разве не так?

Рудольф согласно кивнул.

Они пошли дальше.

– У тебя уже были женщины? – спросил Джордах.

– Пока нет.

– Правда?

– Правда. Я скажу тебе, когда это произойдет.

– Надеюсь, – сказал Джордах. Он молча, прихрамывая шагал к дому. – Ну и чего ты ждешь?

– Мне торопиться некуда, – сказал Рудольф, обороняясь.

Ни отец, ни мать прежде никогда не заводили с ним разговор о сексе, и сегодня отец выбрал не очень удачный день для такого разговора. Он думал о мисс Лено, растрепанной, уродливой, перемазанной помадой, – наверное, она, сидя за своим столом, до сих пор рыдает, и ему стало стыдно, как он мог думать, что такая глупая, визжащая, как истеричка, женщина достойна его юношеской страсти.

– Как только начнешь, – поучал его отец, – не держись за юбку только одной. Меняй их дюжинами. И в мыслях никогда не допускай, что у тебя должна быть одна-единственная женщина и только с ней одной ты должен спать. Испортишь себе всю жизнь, помяни мое слово.

– Хорошо, – согласился Рудольф, в глубине души зная, что отец не прав. Совершенно не прав.

Они снова замолчали, повернули за угол.

– Тебе жаль, что я ее ударил?

– Да, конечно.

– Ты всю свою жизнь прожил в этой стране, – зло выпалил Джордах. – И не знаешь, что такое настоящая ненависть!

– Ты на самом деле заколол штыком француза? – спросил Рудольф. Он должен знать, правда ли это.

– Да, одного из десяти миллионов. Какая разница?

Они подходили к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему, конечно, следовало бы поблагодарить отца за то, что он за него заступился, – кто из родителей пошел бы на такое? Рудольф понимал это, понимал хорошо, но не мог вымолвить ни слова – слова благодарности застряли у него в горле.

– Этот француз был не единственным, кого я убил, – продолжал Джордах, когда они остановились около пекарни. – Я убил еще одного человека, когда закончилась война. Ножом. В Германии, в Гамбурге. В двадцать первом году. Думаю, тебе нужно знать об этом. Пора тебе уже знать побольше о своем отце. Увидимся за ужином. Я пойду, затащу лодку на склад.

Прихрамывая, он пошел по их убогой улице к реке.

В конце учебного года, когда были выставлены окончательные оценки, у Рудольфа по французскому, как обычно, стояло «отлично».
[1] [2] [3]