Глава третья. Копенгаген (1)

Предупреждая вопросы, Литвинов сказал, что денег нет и придется обойтись без пальто, а вот платья надо надеть широкие, с воланами.

– Почему широкие и почему с воланами?

– Так надо, – в обычной для него манере пробурчал малоразговорчивый Литвинов.

– Какое отношение имеют воланы к революции?

Максим Максимович, помолчав, сказал:

– Это вы увидите. Через два часа я жду вас в этой комнате. Если нет платьев с воланами, попросите у кого-нибудь. Хотя бы одно.

Через два часа Миланова и Зарецкая снова были в кабинете Литвинова. Женщины стояли у окна, ожидая, что будет дальше.

В это время в кабинет вошел бухгалтер Наркоминдела. В его руках была тарелка, прикрытая салфеткой. Он шел, осторожно ступая, как бы боясь расплескать ее содержимое. Бухгалтер подошел к столу, поставил тарелку и сказал:

– Ну вот, я и принес.

Женщины думали, что бухгалтер принес что-нибудь вкусное, может быть, даже тараньку. Словно завороженные, смотрели они на тарелку. Бухгалтер взял двумя пальцами салфетку и осторожно приподнял ее. И они разочарованно вскрикнули: в тарелке, сверкая, лежали бриллианты.

Литвинов скупо пояснил:

– Денег у нас нет, а пленных выручать надо. За эти камешки из царской казны мы получим наших людей. В Копенгагене через банк обменяем на валюту. Камешки зашьете в подол своих платьев и в воланы.

В тот же день вечером Максим Максимович отправился к Владимиру Ильичу…

7 ноября 1919 года Советское государство отмечало вторую годовщину революции. Владимир Ильич выступил с большой речью на торжественном заседании в Большом театре, присутствовал на праздничном концерте. Но это короткий отдых. И снова лавина дел. Ленин председательствует на заседаниях Совнаркома и Совета Труда и Обороны, занимается вопросами снабжения уральских рабочих, решает десятки и сотни других вопросов.

8 этом страшном круговороте событий Владимир Ильич помнил о предстоящем отъезде Литвинова, не упускал из виду переговоры, которые велись с англичанами, и не раз запрашивал по этому вопросу Чичерина. Еще 26 сентября Георгий Васильевич послал Владимиру Ильичу письмо, в котором поставил ряд вопросов, и, в частности, спрашивал: «3) можно ли использовать намечавшуюся поездку М. М. Литвинова в нейтральную страну для переговоров с английскими представителями по вопросу обмена военнопленных, с тем чтобы одновременно Литвинов „муссировал бы вопрос о мире“?

Ленин сразу же ответил Георгию Васильевичу запиской и послал решение Политбюро, третий пункт которого гласил: «Ускорить выезд Литвинова». И вот теперь, перед самым отъездом, он принял Литвинова, чтобы высказать ему свои пожелания и дать советы.

– Как только приедете в Копенгаген, – сразу же приступил к вопросу о предстоящей поездке Владимир Ильич, – разошлите мирные предложения Советского правительства во все посольства, аккредитованные в датской столице. Продолжайте ту же линию, какую вы проводили в Стокгольме. Пусть все знают, что мы хотим мира. А пленных выручите обязательно. Обязательно! Это будет наша внешняя и внутренняя победа.

После беседы с Владимиром Ильичем Литвинову передали два мандата: на ведение переговоров с правительствами республик, основанных на границах бывшей Российской империи, а также с правительствами других стран, находящихся во враждебных отношениях с Советской республикой, и на переговоры об обмене военнопленными.

Перед отъездом народный комиссар торговли и промышленности Красин вручил Литвинову еще один мандат – на ведение торговых переговоров со всеми Скандинавскими странами. Вечером группа Литвинова выехала в Таллин. На границе его должен был встретить секретарь министерстваиностранных дел Эстонии Томискас. Эстонское правительство предупредило, что, как только Литвинов приедет в Таллин, оно передаст советского дипломата английским властям и снимет с себя ответственность за его жизнь.

Старый вагон, дребезжа всеми винтиками, катил по Виндавской дороге. Из-за неисправного пути поезд часто останавливался. До Пскова тащились долго. Там делегатов из Москвы встретили эстонцы. Антанта блокировала западную границу Советской России, и буржуазная Эстония принимала участие в блокаде.

Теперь предстояло пересечь фронт. К дому, где остановился Литвинов, подъехал крытый грузовичок, напоминавший санитарную карету. Окна кузова были замазаны краской и заклеены темной бумагой. Литвинова и его спутников посадили в кузов, в шоферскую кабину сели военные. Дверь наглухо закрыли, и машина тронулась.

В Тарту «узников» выпустили. Буржуазная пресса растрезвонила, что в Эстонию приезжает известный большевик Литвинов, который направляется через Таллин в Данию. На городской площади собралась толпа любопытных. По этому живому коридору Литвинов проехал в гостиницу.

В Тарту Умблия попрощался со своими спутниками и уехал в Псков. Литвинов уточнил с представителями эстонского министерства иностранных дел все дальнейшие формальности, и в сопровождении дипломатов и жандармов делегация отправилась в Таллин.

Жандармы вели себя назойливо, не пускали Литвинова без сопровождения даже в туалет. Пытались они так же «опекать» и сотрудниц Литвинова, но после устроенного им скандала отстали.

Эстонская столица встретила Литвинова усиленным жандармским конвоем. В городе чувствовалась фронтовая обстановка. На внешнем рейде ощетинились пушками военные корабли. Невдалеке чернел стальными боками английский крейсер, на котором Литвинов должен был плыть в Копенгаген.

Переговоры с министерством иностранных дел по вопросу о прекращении военных действий продолжались несколько дней. Министр и его чиновники все время напоминали, что не отвечают за жизнь советского дипломата. Каждую минуту можно было ожидать провокаций со стороны белогвардейцев, которыми кишела эстонская столица. Миланова выехала из Москвы с паспортом на имя Коробовкиной, но в Таллине ее многие знали в лицо, и это еще более осложняло ситуацию.

Как всегда, Литвинов придерживался строгого распорядка дня: вовремя завтракал, обедал и ужинал, попросил секретаря министерства иностранных дел, чтобы тот показал его сотрудницам город, осмотрел Таллин сам.

Группу Литвинова переправили на крейсер и передали английскому командованию. Встретивший советских дипломатов офицер был сух и официален. Показал отведенную Литвинову каюту, сказал, что женщины будут находиться в другом конце крейсера. Предупредил, что с командой разговаривать запрещено. И ушел.

Крейсер развернулся, прошел сквозь строй блокирующих кораблей и взял курс на Копенгаген. Шел дождь. Балтика гнала волны. Сумрачный осенний день опрокинулся над морем. Крейсер казался вымершим. На палубе ни души. Матросов загнали в кубрики.

Вечером к Литвинову зашел офицер, увел Миланову и Зарецкую в другой конец крейсера. Они шли по качающейся палубе мимо орудий, ящиков, с ужасом думая, что какой-нибудь острый бриллиант протрет ткань и покатится по палубе.

Каюта показалась им чуть ли не камерой смертников. Они сидели молча, потом не выдержали, вернулись к Литвинову. Прошла ночь. И снова настал день. Палуба по-прежнему казалась вымершей. Лишь кое-где маячили офицеры, бдительно следя за тем, чтобы матросы не выходили из кубриков.

К вечеру показались огни Мальме. Это была Швеция. На третьи сутки после отплытия крейсер прибыл в Копенгаген.

Тихий, чинный, благополучный Копенгаген дышал покоем. Нейтральная Дания торговала маслом и беконом, продавала его и Антанте и Германии, тихонько наживалась на этом. Правда, общую картину благополучия несколько портили своим убогим видом русские пленные, но ведь они были не в Копенгагене, а на фермах, в лагерях, пересыльных пунктах…

Советскую делегацию поселили в гостинице на пятом этаже, куда лифт не поднимался. Это стоило дешевле. Литвинов поручил Зарецкой вести книгу расходов, ежедневно записывать, сколько и на что истрачено.
[1] [2] [3] [4]