Три провокатора (3)

- Вот все, что я знаю. Никого я не предавала, ничего, батюшка, знать не знаю и ведать не ведаю... А деньги мне Зубатов выхлопотал потому, что хотел доказать, что я вовсе его не одурачиваю, как думало его начальство... А из денег этих я себе только одну тысячу взяла, а остальные израсходовала на политический Красный Крест, хотите верьте, хотите нет...

- О ваших "заслугах" перед охранкой писал не один Зубатов, но и сменивший его полковник Ратко, а также сменивший Ратко фон Котен и сам Столыпин. Как вы это объясняете?

- Вы, кажется, что-то спрашиваете? Извините, не слышу...

Следователь повторяет вопрос. Серебрякова медленно жует губами, потом нехотя произносит:

- А коли они писали, так вы их и спрашивайте... Я за их писанину отвечать не могу... Хотите верьте, хотите нет...

- А вы объяснить не можете?

- Не берусь.

- Да, объяснить это трудно. Я вас понимаю, Серебрякова, - говорит следователь. - Трудное у вас положение: сказать правду не хотите, а опровергнуть документы не можете...

-- Считайте как хотите. А я не признаю...

И внезапно, со злым и тупым упорством, кричит:

- Слышите, не признаю!.. Не приз-на-ю!.. Ясно?..

- Вполне, - отвечает следователь. - Все ясно, Серебрякова, Что ж, так и запишем, что вы все отрицаете...

- Пишите на доброе здоровье. Пишите, - почти шипит старуха.

И хотя ее, объяснения бессмысленны, отрицания нелепы, утверждения лживы, она занимает эту позицию до самого конца следствия, оставаясь до последнего своего вздоха лютым врагом всего того, что лишило ее детей, привилегий, пенсии, а главное - лишило возможности и дальше доносить, обманывать, предавать и посылать на каторгу и в тюрьмы людей, имевших несчастье ей поверить...

В этом и заключался главный смысл ее долгой, страшной и гнусной жизни, жизни ядовитой змеи.

КАРЬЕРА КИРИЛЛА ЛАВРИНЕНКО

Весною 1928 года я как-то поздно засиделся в своем кабинете, в здании Ленинградского областного суда на Фонтанке, где когда-то, до революции, помещалось министерство внутренних дел. В правом крыле этого странного здания, двухэтажного по фасаду и пятиэтажного во дворе, находились кабинеты старших следователей, в которые вел длинный темный коридор с неожиданными поворотами и тупиками.

Именно в больших комнатах этого крыла некогда находилась охранка, или Третье отделение, как она именовалась. Вероятно, поэтому правое крыло здания министерства внутренних дел имело свой особый подъезд и, кроме того, выход во двор, откуда можно было пройти на Пантелеймоновскую улицу.

С главного, парадного подъезда дома начиналась роскошная мраморная лестница в два марша, ведшая на второй этаж, где в свое время была приемная и кабинет Столыпина, когда он был министром внутренних дел Российской империи.

В тот мартовский вечер, о котором идет речь, я писал обвинительное заключение по очередному делу, законченному следствием. Это было дело об убийстве на почве ревности. Обвиняемый, некто Ивановский, застреливший жену из старого "смит-вессона", не отрицал своей вины и подробно рассказал о всех перипетиях своего неудачного брака, закончившегося так трагически.

Неожиданно мне позвонил по телефону Владимиров - прокурор, наблюдавший в то время за старшими следователями.

- Здравствуй, Лев Романович, - сказал он, как всегда покашливая.Поступило новое дело. И придется тебе, друг мой, окунуться в далекое прошлое... Словом, если не в волны Балтийского моря, то, во всяком случае, в историю Балтийского флота.

- А в чем дело? Я ведь, кажется, не моряк и не историк.

- А кем только не приходится быть нашему брату криминалисту? - резонно ответил мне Владимиров. - Тут разоблачен один старый провокатор, проваливший революционное восстание в Балтфлоте в 1906 году. Одним словом, завтра принимай арестованного... Фамилия его Лавриненко.

Наутро следующего дня я получил дело, ознакомился с ним, и в середине дня ко мне доставили арестованного. Это был пожилой человек, небольшого роста, с седенькой, клинышком, бородкой, маленькими, глубоко сидящими серыми глазами и угодливой, какой-то елейной улыбочкой.

Как только его ввели в мой кабинет, он еще с порога отвесил поклон, произнес: "Здравия желаю!" - сел на стул перед моим письменным столом и начал с любопытством рассматривать комнату.

- Вот то окошечко, извините, выходит во двор? - неожиданно спросил он, указывая на правое окно, действительно выходившее во двор.

- Да, вы правы, - ответил я не без удивления. - А почему вас это интересует, Лавриненко?

- Судьба... - произнес он со вздохом. - Господи Исусе Христе, та самая комната, тот самый коридор... Скажите пожалуйста, какая ирония жизни... Ай-ай-ай...

И он сокрушенно покачал головой.

Я понял, о какой "иронии жизни" говорит Лавриненко, и прямо его спросил:

- Отсюда выходили через дворик?

- Большей частью, - ответил он. - Случалось, однако, И на Фонтанку, особенно в позднее времечко... С его превосходительством директором департамента полиции Трусевичем, ежели слышать изволили, не раз здесь беседовать приходилось... Что делать - выполнял присягу-с... Я ведь сам из простых людей... Лицеев не кончал... Конечно, образования не имел и сознания не хватало... Я ведь был простым артиллерийским кондуктором.
[1] [2] [3] [4]