Борисович. Не убоюсь зла (9)

[1] [2] [3] [4]

Я пел.

-- Ну, раз поет, значит ему здесь нравится, пусть еще сидит, -гово-рил Петренко и уходил.

Через некоторое время появлялся Степанов.

-- Вы бы, Щаранский, записались на прием к начальнику, объясни-ли ему, что сожалеете, пообещали, что больше не будете, -- он наверня-ка освободил бы вас из карцера.

Степанов не Петренко, с ним можно и поговорить.

-- Что я больше не буду?

-- Как что? Ножи делать. Вам же здесь плохо. А Петренко -- началь-ник строгий, но справедливый.

Как-то Степанов заметил, что пол в карцере усыпан штукатуркой, и обратился к дежурному:

-- Почему так грязно? Дайте ему веник, пусть подметет.

-- Мне веник? -- удивился я. -- А вдруг я из него ружье сделаю?

-- Юмор -- это хорошо. Это мы понимаем, -- натянуто улыбнулся Степанов, но, уходя, сказал на всякий случай вертухаю:

-- Отставить веник!

Его посещения и уговоры сказать Петренко "больше не буду" повто-рялись чуть ли не ежедневно. Интересно, думал я, как бы они поступи-ли, если бы я и впрямь покаялся? Обманули бы и не выпустили из кар-цера? Но ведь они хотят, чтобы я им верил, и на таких пустяках вряд ли станут себя дискредитировать. Выпустили бы? Но ведь посадили-то ме-ня сюда не по капризу Петренко, а в "высших интересах" следствия, ко-торое пытается использовать для давления каждый час, проведенный мной в карцере. Позднее, с опытом, пришел и ответ. Да, пожалуй, Солонченко с компанией согласились бы потерять несколько карцерных дней, если я бы уступил Петренко. Обнаружить в человеке первые при-знаки слабости, угадать его желание пойти на "почетный компромисс", поощрить его в этом, а потом сломить окончательно -- в этом кагебешники -большие мастера.

На седьмой день карцера чтение показаний Тота и людей, с которы-ми он встречался, прекратилось. Я ожидал, что Солонченко перейдет теперь к злосчастной статье Боба, но он предъявил мне один из вариан-тов списка отказников, изъятый у кого-то на обыске. Списка этого я не помнил, но не увидел в нем ничего подозрительного. Были в нем стан-дартные сведения: фамилия, имя, отчество, семейное положение, коли-чество детей; работает ли человек или уволен после подачи заявления на выезд -- это важно для решения вопроса о материальной помощи; когда и с какой формулировкой получен отказ. В последней графе мож-но было увидеть и расхожее -- "не соответствует интересам государст-венной безопасности", "отсутствует разрешение ближайших родствен-ников", и экзотическое -- "принято решение, что вам лучше жить в СССР"; кроме того, в ней содержалась информация, которую сам отказ-ник пожелал включить в материалы опроса в подтверждение необосно-ванности своего отказа. Например: "Работал в таком-то НИИ, институт открытый, поддерживает научные контакты с такими-то американски-ми институтами" или "Работал на закрытом предприятии до 1965 года".

Я просматривал этот список и пытался определить, подлинный ли он, нет ли в нем подделок. Будь рядом Дина, она бы решила эту задачу в два счета. Но где она сейчас? Может, тоже здесь, в Лефортово?

-- Кто, когда и как составлял этот список? -- спросил Солонченко и записал в протокол стандартную формулу отказа от показаний. После этого он протянул мне еще два листа со списками отказников -- один из них был заполнен Дининым почерком. Я молча вернул их ему.

Когда следователь на следующий день дал мне на подпись отпечатан-ный протокол этого допроса, я нашел в нем такую фразу: "Я ознакомил-ся с предъявленным мне документом, являющимся черновиком списка отказников, машинописный текст которого был мне предъявлен ранее. Показания давать отказываюсь по причинам..." -- и так далее.

-- Помилуйте, откуда вдруг появились слова о черновике? Ничего подобного я не говорил, просто отказался от показаний!

-- Говорили, говорили, Анатолий Борисович, я лучше помню, а вы просто очень устали. Впрочем, если настаиваете, припишите в конце: "Следует читать так-то".

-- Спасибо за совет. Я действительно очень устал, -- сказал я и в конце протокола, где обычно пишется: "С моих слов записано правиль-но, замечаний нет", -- написал: "Данный допрос проходил на седьмой день моего пребывания в карцере, где я ни минуты не спал из-за холода и получал горячую пищу через день. Читаю я его на восьмой день кар-цера. Мое физическое состояние таково, что я не могу подтвердить по-длинность текста -- как в целом, так и отдельных его частей". Расписав-шись, я сказал следователю:

-- А впредь давайте мне протоколы в тот же день, чтобы не было раз-ночтений.

Солонченко прочел написанное, помрачнел, вызвал девушку из машбюро и попросил быстро перепечатать последнюю страницу допроса -- в моей редакции...

О том, как КГБ в буквальном смысле "шьет" дела, можно написать многотомное исследование. Они работают с помощью ножниц и клея, составляя из полученных показаний нужную им картину, заботясь в то же время и о том, чтобы соблюсти видимость законности. Если допра-шиваемый -- неопытный человек или просто раззява, протоколы бесед с ним непременно будут сфальсифицированы. Для этого есть много спосо-бов.

Следователь, например, запишет свой вопрос в форме ответа свидетеля; тот возмутится и откажется подписать лист допроса. "Это вы сде-лать обязаны, -- скажут ему, -- но в конце протокола можете изложить свои возражения". Излишне говорить, что последний лист останется ле-жать в папке, а другим допрашиваемым будет предъявлен именно тот, который согласился подписать обманутый КГБ человек. Необходимо следить даже за тем, как переносятся твои ответы с листа на лист при перепечатке. На одном из моих допросов, например, появился прокурор и спросил, есть ли у меня претензии к следователю и хочу ли я дать ко-му-либо из них персональный отвод. В своем ответе я ясно выразил свое отношение к КГБ и к так называемому следствию, лишь оформляюще-му заранее решенное дело, и добавил: "Так как не вижу никакой прин-ципиальной разницы между одним сотрудником органов и другим, то никаких персональных отводов следователям КГБ у меня нет". Читая через много месяцев протокол допроса моего брата Леонида, я, к удив-лению своему, обнаружил такое заявление следователя: "Вы везде гово-рите, что не доверяете КГБ. Вот показания вашего брата, где он утвер-ждает обратное". Тут я вернулся к протоколу своего допроса. Ну и фо-кусники! Отпечатанный текст был расположен таким образом, что воп-рос прокурора и "острая" часть моего ответа оказались в конце одного листа, а слова "никаких персональных отводов следователям КГБ у ме-ня нет" -- в начале следующего, последнего, под которым стоит стан-дартное: "С моих слов записано правильно, замечаний нет" -- и моя подпись. Леня был так взволнован, впервые после долгих месяцев уви-дев мой почерк, что не обратил внимания на подвох. Впрочем, убедить моих родных и друзей в том, что я сотрудничаю со следствием, фокус-никам из КГБ все равно не удалось...

Итак, машинистка ушла печатать, а Солонченко надолго замолчал. По виду его было похоже, что он готовит мне какой-то очередной сюрп-риз. Так оно и оказалось.

-- Напрасно вы стараетесь выгородить Бейлину. Ей все равно уже никто не поможет, -- сказал он вдруг и разразился длинным монологом, из которого следовало, что Дина арестована, что ситуация после задер-жания Тота и высылки Прессела -- американского дипломата, с кото-рым я был в приятельских отношениях, -- в корне изменилась, что ум-ные люди, чувствующие ответственность за свою семью и за других лю-дей, от имени которых они позволяли себе говорить, переоценили свою позицию...

-- Мне нет смысла лгать вам, -- продолжал Солонченко. -- И вас, и Тота мы арестовали только после того, как собрали у себя на руках все козыри. Теперь мы можем позволить себе играть с открытыми картами.

В это время в кабинет вошел Володин, пожал руку вскочившему сле-дователю и остановился напротив меня, разглядывая мой карцерный наряд.

-- Ах, Анатолий Борисович, ну как же это вы так! -- сокрушенно всплеснул он руками. -- Я болел, только сегодня на работу вышел, и на тебе -- мне докладывают, что вы в карцере! Если бы я был на месте, не-пременно бы вмешался, постарался предотвратить... Но Петренко -- мужик самоуправный, нас совершенно не слушается. Да, карцер -- это не подарок... -- и он присел на диванный валик в полуметре от меня. -- Знаете, если даже все для вас обойдется и вы попадете в лагерь, приез-жать с уже подпорченным личным делом -- это очень плохо!

-- Да что это -- то расстрел, то испорченное личное дело, -рассме-ялся я. -- Вы уж чем-нибудь одним пугайте.

-- Никто вас не пугает, -- поспешно сказал Володин, -- просто объ-ясняем вам ваше положение. Я же сказал -- если обойдется, если не расстреляют... Ну, да все зависит от вас. Так когда перестанете с огнем играть, когда будете давать нормальные показания?

-- Я даю вполне нормальные показания.

-- Ну конечно, то у вас такая память, что вслепую в шахматы игра-ете, на пресс-конференциях столько цифр наизусть приводите, а как попали сюда -память напрочь отказала, ничего не помните, ничего не знаете!

Тут уж я и впрямь обиделся:

-- Простите, но вы меня с кем-то путаете, Виктор Иванович! Конеч-но, что-то я, может, и подзабыл, так в таких случаях всегда прямо гово-рю: забыл, не помню. Но, как правило, память мне не изменяет, и я че-стно заявляю: отказываюсь отвечать. Чего-чего, а лжи в моих показани-ях не найдете.

Володин добродушно рассмеялся, показывая, что оценил шутку:
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.