Борисович. Не убоюсь зла (8)

Весь следующий день помнится мне весьма смутно. У Наташи оста-валась масса дел, связанных с отъездом, но все они отошли на второй план перед основной задачей -- хупой. Мы как очумелые носились по городу, купили обручальные кольца, наприглашали гостей, многие из которых тоже только что вернулись из заключения, и в конце концов все приготовления были благополучно завершены.

Хупа состоялась на нашей квартире. Раввин предупредил нас, что церемонию следует начать до захода солнца, потому что был четверг, в пятницу и субботу евреи свадеб не устраивают, а с воскресенья -- сем-надцатого тамуза -- запрещено веселиться в течение трех недель, по Девятое ава включительно -- день траура в память о разрушении Хра-ма. Мы все нервничали, ибо считали крайне желательным, чтобы во время хупы присутствовал миньян -десять взрослых евреев, -- а нас было всего девять. Я выскочил на улицу в отчаянной попытке найти де-сятого, но тут, на наше счастье, появился запыхавшийся Леня, мой брат, и мы помчались наверх: надо было спешить, потому что солнце уже заходило.

Большая часть того вечера стерлась из моей памяти, но я помню себя стоящим рядом с Наташей под свадебным балдахином, произносящим положенные слова и разбивающим каблуком стакан -- в знак того, что даже в радости мы не забываем о горьких минутах в жизни нашего на-рода. Именно эти чувства и переполняли наши сердца -- радость от то-го, что мы теперь муж и жена, и горечь от осознания скорой разлуки... Вскоре после хупы стали приходить все новые и новые гости, многие из которых только что освободились из тюрем, и веселье продолжалось до поздней ночи.

На следующий день рано утром мы взяли такси и поехали в аэро-порт. Сильные, сложные и противоречивые эмоции обуревали меня, в душе была полная сумятица. Мы приблизились к финишу отчаянного забега на время, и КГБ не удалось нас настичь. Вчерашняя хупа была нам наградой за победу, свадебный балдахин -- нашим лавровым вен-ком, и теперь мы всегда будем вместе. Сделан еще один, может быть, самый важный шаг к свободе: через день-другой Наташа будет в Израи-ле.

До этого момента я был настолько погружен в борьбу, что у меня просто не оставалось времени для сомнений. Теперь же, сидя в такси, я дрожал как в лихорадке: не совершаем ли мы страшную ошибку? Что если этот шаг приблизил нас не к свободе, а к краю пропасти?

Держа Наташину руку в своей, я сказал:

-- Приеду самое позднее через полгода.

Стараясь говорить размеренно и громко, чтобы скрыть от жены свое волнение, я успокаивал ее, приводя те же доводы, что и обычно: обеща-ния ОВИРа, приближение срока действия поправки Джексона... Ната-ша, опустив голову, молчала, и я чувствовал, что слова мои до нее не доходят. Одна рука ее лежала в моей руке, в другой она держала ктубу -- брачный договор; именно он, а не мои прогнозы, был для нее залогом нашего будущего в Эрец-Исраэль.

Наташа заговорила о том, чем будет заниматься по приезде в Изра-иль: сначала -- в кибуц, отдохнуть, потом -- к нашим друзьям Плане и Биньямину Бен-Йосеф в Тверию, после этого -- интенсивный курс ив-рита, а тогда...

-- Никакого "тогда" не будет! -- отрубил я. -- Еще до того, как ты кончишь курсы, я приеду. Найдем квартиру и начнем нормальную жизнь.

--Где?

-- В Иерусалиме, конечно...

Таможенники в аэропорту буквально обалдели, увидев, что Наташа едет с одним маленьким чемоданчиком. Мы беспокоились о судьбе ктубы, потому что по советским законам запрещено вывозить через тамож-ню оригиналы документов. Но проверяющий лишь спросил, что это та-кое, и, услышав ответ, сказал:

-- Порядок.

Наша ктуба, похоже, уже начала демонстрировать свою магическую силу. Вся процедура досмотра, продолжающаяся обычно несколько часов, заняла у Наташи всего пятнадцать минут.

Уже объявили посадку на Наташин самолет, но мы все никак не мог-ли разомкнуть объятия. Наконец я отстранился от жены и сказал:

-- До скорой встречи в Иерусалиме.

Расстояние между нами все увеличивалось. На мгновение, когда Наташа делала первые шаги по длинному коридору, -- но только на мгновение, -- я ощутил страшную беспомощность, как во сне, когда ты порываешься бежать к кому-то, но не в силах сдвинуться с места...

В аэропорту я взял такси и поехал домой. Было всего два часа дня, но я рухнул на кровать и заснул как убитый.

x x x

...Во вторую годовщину нашей свадьбы, четвертого июля семьдесят шестого года, произошло одно из величайших событий в современной еврейской истории: отряд особого назначения израильской армии, при-землившись в угандийском аэропорту Энтеббе, уничтожил террористов, угнавших туда самолет компании "Эр-Франс" с пассажирами, и благо-получно вернулся домой вместе со спасенными от неминуемой гибели заложниками. Все же несколько человек погибло, среди них -- коман-дир отряда Йонатан Натаньягу.

Для меня, как и для всех советских евреев, события в Энтеббе были исполнены особого смысла. Когда стало известно, что бандиты захвати-ли самолет, где было много евреев, мы буквально впали в прострацию. Но вот наступила счастливая развязка, и радости нашей не было преде-ла. Омрачалась она только гибелью людей. СССР, как мы и ожидали, открыто выступил в поддержку воздушных пиратов, среди которых бы-ли арабы и немцы. Газеты прямо фонтанировали ненавистью к Израи-лю, представляя операцию по спасению заложников "агрессией против миролюбивой Уганды", утверждали, что наши ребята убивали ни в чем не повинных людей и что пассажиров французского лайнера силой по-грузили в израильские транспортные самолеты и доставили в Лод про-тив их желания.

Но мы, просиживая часами у приемников и слушая передачи запад-ных радиостанций, знали правду. А четвертого вечером моим родителям в Истру, где в тот день был и я, позвонила Наташа.

-- Вы слышали, что произошло? -- спросила жена прерывающимся от волнения голосом. Она рассказала нам подробности этого беспример-ного по смелости рейда, а потом поднесла трубку к окну, и мы услыша-ли ликующие голоса иерусалимцев, запрудивших улицы нашей столи-цы.

Наташа и я восприняли происшедшее в Энтеббе как подарок Небес к годовщине нашей свадьбы.

-- Если Бог творит для евреев такие чудеса, -- сказала мне жена, -- то и нам с тобой нечего опасаться.

Вскоре Роберт Тот принес мне "Геральд Трибьюн" с большой фото-графией Йони; я вырезал ее и повесил на стену в своей комнате. Подол-гу всматривался я в прекрасное лицо этого парня, погибшего геройской смертью, -- ему было двадцать девять лет. Мне на год меньше, но когда угроза расстрела нависла надо мной, я стал его ровесником.

* * *

Итак, приближение этой даты -- четвертого июля -- пробудило во мне дорогие для меня воспоминания, я вновь остро ощутил свою связь с Авиталью и с моей страной. Будут ли сюрпризы и на сей раз, четвертого июля семьдесят седьмого года?..
[1] [2] [3] [4]