Борисович. Не убоюсь зла (22)

-- Сейчас вы встретитесь с матерью. Имейте в виду: одно слово не по-русски -- и мы сразу же прекращаем свидание.

-- Да она и не знает никаких языков, кроме русского, -- пожимаю я плечами.

-- Ну, в общем, чтобы никаких там "Шалом, Авиталь" не было!

Я усмехаюсь, не отрывая взгляда от двери. И вот входит мама -- седая, изможденная, ставшая, кажется, еще ниже ростом. Не заметив ме-ня, она сразу же подходит к Поваренкову.

-- Почему меня держат тут столько часов и не пускают к сыну! -- гневно восклицает мама. -- У меня же есть разрешение судьи! И по ка-кому праву у меня отобрали еду, которую я ему принесла?

-- Вот ваш сын, -- говорит Поваренков. -- А еда ему положена толь-ко наша.

Мама оборачивается, видит меня, вскрикивает -- и садится на под-ставленный ей стул по другую сторону стола.

-- Я принесла сыну клубнику, -- снова поворачивается она к на-чальнику тюрьмы, будто мы расстались с ней только вчера, а не полтора года назад. -Почему я не могу отдать ее ему?

Тут уже лопается терпение не только у Поваренкова, но и у меня.

-- Мама! Какая еще клубника! Как папа? Наташа? Как вы все?

Оказалось, что отец болен -- перенес инфаркт; судья разрешил три отдельных свидания со мной -- маме, папе и Лене; завтра -- папина очередь, его привезут в Лефортово на такси. Наташа много ездит, мама разговаривает с ней по телефону почти ежедневно.

-- Вы о семье говорите! -- вмешивается второй полковник.

-- Это и есть наша семья, -- в один голос отвечаем мы. Мама передает мне приветы от многочисленных друзей.

-- Надеюсь, никого не обманули предъявленные мне обвинения? -спрашиваю я. -- Никто в шпионаж не поверил?

-- Ну что ты! -- восклицает мама. -- А знаешь, -- сообщает она мне радостную весть, -- Дина с семьей уже в Израиле!

-- Вот здорово! Я так за нее боялся!

Есть и печальная новость: недавно арестованы Ида и Борода.

-- Свидание окончено! -- неожиданно говорит Поваренков.

-- Как так? -- возмущаемся мы. -- Ведь нам по закону положен как минимум час!

-- Но у вас же будет три свидания вместо одного -- каждое по двад-цать минут.

-- Когда завтра привозить отца? -- спрашивает его мама.

-- В это же время.

Мы с мамой тянемся друг к другу через стол и крепко обнимаемся. Нас торопят:

-- Все, все! Свидание окончено!

До этой минуты мама держалась прекрасно: ни слез, ни причитаний, а сейчас расплакалась. Сквозь рыдания она что-то шепчет мне, но слов я не могу разобрать -- кажется, "скоро ты будешь свободен".

Последние прощальные слова -- и мы расстаемся. Завтра я встречусь с папой.

Я так возбужден, что когда мне вечером приносят копию приго-вора, которая должна храниться у меня весь срок, я даже не при-трагиваюсь к ней. Какими словами подбодрить папу? Что передать для Наташи? С этими мыслями я засыпаю, а наутро меня будит новая команда:

-- С вещами на этап!

Как на этап?! А свидание с отцом, с братом? Я протестую, отказыва-юсь собирать вещи, требую вызвать Поваренкова.

Два надзирателя решительно берут меня под руки, выволакивают в тюремный двор и передают наряду эмведешников. Отныне формально КГБ больше не имеет со мной дела -- я перехожу в ведение Министер-ства внутренних дел.

Меня сажают в воронок, туда же бросают узел с гражданскими веща-ми, накопившимися у меня за полтора года. Теперь они мне не понадо-бятся ни в тюрьме, ни в лагере -- пользоваться ими в ГУЛАГе запреще-но; мама должна была сегодня забрать их, но охранка спешит избавить-ся от всего, что напоминало бы о моем пребывании в Лефортово.

Впрочем, отдают не все -- ни одна тетрадь, ни один клочок бумаги, заполненный моей рукой, ко мне не вернулся. Отбирают и выданный накануне приговор.

На железнодорожной станции, куда меня привозят, я впервые в жиз-ни нахожусь в роли этапируемого преступника. Мне все внове: ряды ав-томатчиков, овчарки, колонна зеков, в первом ряду которой оказываюсь и я.

-- Шаг в сторону рассматривается как попытка к бегству. Конвой от-крывает огонь без предупреждения! -- слышим мы.

Я с трудом поднимаю свои вещи. Мне бы их выбросить -- все равно ведь не понадобятся, но я толком не пришел в себя, ясно лишь одно: ме-ня нагло обманули и отца я сегодня не увижу. Я еще не знаю, что пред-принять, и волоку узел к поезду.

-- Какой режим? -- спрашивает охранник у входа в вагон.

-- Все строгие, кроме первого, -- отвечает кто-то из конвоиров. Меня подталкивают сзади: быстрее, мол, поднимайся.

-- Ишь, прибарахлился! -- говорят за моей спиной. -- Пора раскула-чить!

Меня буквально вминают в клетку, до отказа забитую людьми. Они возмущенно кричат конвою:

-- Куда же еще?!

Солдаты с трудом впихивают меня внутрь, но для вещей уже нет ме-ста.
[1] [2] [3] [4]