Борисович. Не убоюсь зла (19)

Ну, Саня, это ты ляпнул! Ведь в обвинении сказано, что я передавал списки отказников и по телефону, и хозяйки квартир, откуда мы гово-рили, это подтвердили. КГБ-то нужны прямые свидетельства передачи мною на Запад секретной информации!

-- У вас есть вопросы к свидетелю? -- обращается ко мне судья.

-- Ходатайствую о вызове Липавского на открытое заседание.

-- Мы ваше ходатайство рассмотрим, только имейте в виду: там мы не позволим вам задавать вопросы, касающиеся обвинения в шпионаже.

Я понимаю, что могу больше Липавского не увидеть, и мне жаль упустить возможность продемонстрировать, как топорно работает КГБ. Поэтому я спрашиваю его:

-- Когда были в Москве сотрудники Конгресса Попович и Доде?

-- Я точной даты не помню, -- подумав, отвечает он, глядя куда-то в пространство между мной и судьей.

-- А когда уехал Рубин?

-- В семьдесят шестом году.

-- В каком месяце?

-- Не помню точно.

-- А что было раньше -- визит Поповича и Додса или отъезд Рубина? Липавский пожимает плечами.

-- Вам же свидетель сказал, что точно не помнит, -- вмешивается судья. -- Он не обязан держать в голове все даты. Следующий вопрос!

-- Даты он, конечно, зубрить не обязан, но я напомню ему: Рубин уехал в июне, а конгрессмены приезжали осенью семьдесят шестого. Однако Липавский утверждает, что Доде и Попович подсказали идею, которую Лернер затем изложил Рубину накануне отъезда того в Изра-иль, -- то есть следствие на четыре месяца опередило причину! Тут я вправе усомниться не только в памяти свидетеля...

Липавский краснеет. Он смотрит в свою бумажку, складывает ее, снова разворачивает -- и так несколько раз. Судья, похоже, тоже не-сколько смущен и поспешно говорит:

-- Еще вопросы!

Мне, конечно, есть о чем спросить Липавского, чтобы разбить его версию, но из всех моих вопросов станет ясно и другое: что я лично не занимался составлением списка отказников. А в этом случае сразу зай-дет речь о том, кто же все-таки их делал! Нет, такой поворот меня не устраивает.

-- Остальные вопросы я задам свидетелю на открытом заседании, -отвечаю я.

Липавский, по указанию судьи, остается в зале, заняв место во втором ряду с краю. Следующей приглашается Лена Запылаева. Она такая же грустная и запуганная, как и на очной ставке, так же пе-чально смотрит на меня. Тихим голосом говорит Лена о том, что пе-чатала списки отказников, которые Липавский приносил ей от Бейлиной и от меня.

Когда мне предложили задавать ей вопросы, я спросил только, обра-щался ли я к ней когда-нибудь лично с подобной просьбой.

-- Нет, -- ответила она.

-- А Бейлина?

-- Нет.

-- Почему вы считали, что делаете это для нас?

-- Со слов Липавского.

Я благодарю ее и ходатайствую о вызове Запылаевой на открытое за-седание. Лене тоже предлагают остаться в зале. Она демонстративно вы-бирает самый дальний от Липавского угол.

Следом за ней одна за другой были допрошены две свидетельницы -пациентки того самого гинеколога, саниного друга, -- Доронина и Смирнова. От этих женщин требовалось подтвердить, что я из их квар-тир передавал на Запад по телефону шпионскую и антисоветскую ин-формацию.

Обе они рассказывают, что Липавский сначала через своего товари-ща, а потом и лично раз в несколько месяцев обращался к каждой из них с просьбой предоставить телефон для разговора с Израилем или Америкой, и подтверждают, что видели меня среди приходивших на разговор. Но дальше их показания резко расходятся с тем, что записано в протоколах следствия. Сейчас обе утверждают, что не имеют пред-ставления о содержании телефонных бесед, ибо при них не присутство-вали. А как же с передачей списков отказников? Они даже не знают, что это такое.

Тут судья решает, что пора показать бицепсы:

-- Свидетельница Смирнова (Доронина)! Подойдите сюда и прочти-те, что вы показывали на следствии! Вот видите -- это ваша подпись под протоколом. Вы предупреждались об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, и если сейчас отказываетесь подтвердить то, что го-ворили раньше, мы должны вас судить.

Реагируют обе одинаково: смущаются, пугаются, а потом говорят: "Ну, ведь уже год прошел, я теперь не помню точно..."

-- Но тогда вы, наверное, помнили лучше?

-- Наверное...

-- Значит, мы считаем действительными те показания, которые вы дали на предварительном следствии.

Свидетельницы не возражают и покорно садятся на пустые места, однако все-таки рядом с Запылаевой, а не Липавским, от которого они так же демонстративно отворачиваются.

Действия судьи абсолютно противозаконны: он не вправе оказывать давление на свидетелей. Более того -- именно показания, данные на су-де, а не на следствии, должны, по логике, иметь окончательную силу. Для того-то и понадобилась КГБ ширма закрытых заседаний, чтобы скрыть за ней нарушения судом закона. Я заявляю протест и требую вы-звать Доронину и Смирнову на открытое заседание.

После перерыва в пустой зал, где сидят только Липавский и три сви-детельницы, входит Цыпин. Тандем в сборе. Второй провокатор мало изменился за те полтора года, что я не видел его. Чувствуется, что он нервничает, в какой-то момент у него начинают дрожать руки. Как и Липавский, Цыпин избегает смотреть на меня. Отчего он психует, чего боится? Видимо, трястись от страха всю жизнь -- удел всех этих цыпиных и липавских. Нет у меня к ним ни ненависти, ни злости -- одно лишь презрение.

Показания Цыпина неинтересны, и я ограничиваюсь стандартным ходатайством о вызове его на открытое заседание.

Свидетель Адамский, отказник из Вильнюса. Вот это уже должно быть любопытно. Мне во время следствия так и не удалось добиться оч-ной ставки с ним -- я хотел понять, кто же он: не разоблаченный нами стукач или просто слабый человек, раздавленный КГБ во время тринад-цатичасового допроса. Его версия получения Лернером и мной задания из-за рубежа не совпадала с показаниями Липавского лишь в одном: Адамский утверждал, что было это не осенью семьдесят шестого, а на полтора года раньше.

Лицо человека, который входит в зал, мне смутно знакомо: кажется, видел его в Москве. Поймав взгляд Адамского, я обнаруживаю в нем страх перед допросом и нескрываемое сочувствие ко мне.

-- Вы собирались уехать в Израиль? -- спрашивает судья.

-- Собирался и собираюсь.

-- Расскажите о том, что вам известно о деятельности Щаранского и других отказников.

Адамский говорит, что подписывал письма и заявления, под которы-ми стояла и моя подпись, что эти материалы отправлялись на Запад, чтобы привлечь внимание мировой общественности к судьбе отказни-ков. Он тщательно подбирает слова, видно, что напуган. Однако у меня такое впечатление, что и судья задает ему вопросы с опаской, -- может, после того, как оконфузился с двумя последними свидетельницами? Прокурор готов отпустить Адамского, он ни о чем его не спрашивает. Э, нет, минуточку! Показания этого человека на следствии звучали гораз-до более зловеще, чем то, что он сказал сейчас. Я встаю, вынимаю из папки свои листы с выдержками из протокола его допроса и начинаю читать их вслух.

Судья пытается меня остановить:

-- Откуда мы знаем, что это действительно его слова?

-- Откройте том такой-то на странице такой-то и следите, -- отвечаю я. -- Итак, вы, Адамский, заявили, что Лернер получил в семьдесят пя-том году задание от американской разведки составить список секретных предприятий, где работали отказники, и поручил мне это выполнить, од-нако вам не известно, сделал ли я то, о чем он меня просил. Вы настаива-ете на этих показаниях?

Адамский выглядит сейчас не просто испуганным, а буквально раз-давленным: глаза опущены, руки трясутся... Помолчав какое-то время, он сначала прошептал, а потом повторил громче, отрицательно качая головой:
[1] [2] [3] [4]