Борисович. Не убоюсь зла (12)

[1] [2] [3] [4]

Петренко пропустил все это мимо ушей.

-- Не хотите жить с нами в мире -- пеняйте на себя; будете строго наказаны.

Стало ясно, что скрепка для них -- только предлог. Я не знал тогда, что незадолго до этого, в середине августа, следственный отдел КГБ СССР направил руководству тюрьмы официальное письмо с требовани-ем пресечь мою связь с волей, но понять, что история со скрепкой -- ре-акция на эту несуществовавшую связь или даже месть за нее, было не-трудно.

Опять идти в карцер мне не хотелось; я решил предпринять кое-ка-кие превентивные меры и при очередной встрече с Солонченко заявил:

-- Мне это распределение ролей на доброе следствие и плохого Пет-ренко надоело. Раньше -- зубная щетка, теперь -- скрепка. Петренко, конечно, откровенный антисемит, но я понимаю, что действовать неза-висимо от вас он не может. Если меня снова посадят в карцер, я буду рассматривать это как очередную попытку следствия давить на меня и откажусь выходить на допросы вплоть до полной смены всех семнадцати следователей.

Солонченко молча выслушал меня и что-то себе записал. На следую-щий день я повторил то же самое в заявлении на имя Генерального про-курора.

Срок между составлением рапорта о нарушении и постановлением о наказании по закону не должен превышать десяти дней. Где-то на вось-мой день, во время обеда, в камеру ворвался начальник тюрьмы. Я не сразу узнал его: Петренко был в гражданском костюме и плаще, воз-бужденный и запыхавшийся.

-- Щаранский, -- торопливо заговорил он, -- есть ли у вас какие-нибудь претензии к администрации?

-- Конечно, есть.

-- Какие?

-- Ну, например, мне, вопреки правилам, не выдают фотографию жены.

-- Безобразие. Я разберусь. Выдадут, -- выпалил он скороговоркой -Если возникнут еще проблемы или вопросы, записывайтесь ко мне на прием, будем их решать. Я пришел сказать вам, что администрация тюрьмы никаких претензий к вам не имеет. Если у нас были раньше не-доразумения с вами, то я об этом сожалею. Продолжайте обедать. При-ятного аппетита.

Отбарабанив все это, Петренко повернулся и пулей выскочил из ка-меры. Хохочущий Тимофеев повалился на нары:

-- Извиняющийся Петренко! Нечто невиданное!

Я еще не успел сообразить, что все происходящее означает, как от-крылась кормушка: принесли фотографию Наташи. У меня даже руки задрожали от радости.

Но, как известно, аппетит приходит во время еды. Почему бы теперь не потребовать в камеру иврит-русский словарь Шапиро, который мама безуспешно пыталась передать мне через руководство тюрьмы? Я еще не знал, что толстый, страниц на шестьсот, словарь этот как раз в те са-мые дни у мамы все же взяли. Правда, до меня он не дошел -- его, ви-димо, распотрошили в поисках все той же тайной информации.

-- Куй железо, пока горячо, -- посоветовал мне сосед, и я уже на следующее утро подал на имя Петренко заявление с просьбой принять меня. К моему удивлению, никакой реакции не последовало. На следу-ющий день я повторил попытку -- и снова с тем же результатом. Только на третий день мне сообщили, что Петренко подал в отставку с поста, который занимал в течение пятнадцати с лишним лет, и сдает дела сво-ему заместителю, подполковнику Поваренкову.

Больше я никогда Петренко не видел. Как ни соблазнительно было думать, что к крушению его карьеры причастен и я, реализм во мне воз-обладал над гордыней. В советской системе, особенно на уровне партий-ной и кагебешной элиты, людей не снимают с работы за допущенные ими ошибки. Падение их объясняется интригами, борьбой различных групп за власть, за влияние. А когда чья-то судьба уже предрешена, тог-да этому человеку и предъявят длинный список допущенных им прегре-шений -- даже если он совершал их по заданию своего более удачливого начальства; свалят на него и чужую вину.

Видимо, что-то подобное произошло и в этом случае. Когда Петренко решили "уйти", его, надо думать, обвинили и в том, что он плохо изоли-ровал меня от внешнего мира, и в том, что дал мне повод обвинять КГБ в антисемитизме, и, может быть, даже в том, что своим неумным пове-дением ожесточил меня и затруднил работу следствия. Во всяком слу-чае, в дальнейшем следователи и даже прокурор не раз говорили мне, что осуждают методы Петренко и что не случайно ему пришлось покинуть свой пост.

Но рановато они поставили на нем крест. Через пять лет, встретив-шись в Чистопольской тюрьме с новым лефортовским пополнением, я узнал следующее. В восемьдесят первом году в Лефортово произошло ЧП. Арестованный -- видимо, по обвинению в шпионаже -- польский генерал покончил жизнь самоубийством: когда его вели на прогулку, он сумел взбежать на мостик, с которого надзиратель наблюдал за зеками, и бросился головой вниз на асфальт. За это кто-то должен был ответить. В итоге Поваренков исчез, а на его месте вновь появился Петренко.

12. ПО РАЗНЫМ СЦЕНАРИЯМ

Итак, допросы в августе-сентябре проходили по двум параллель-ным сценариям: КГБ и моему. Следователи пытались посеять во мне недоверие к друзьям, я же, не слушая их, играл в совершенно дру-гую игру. В соответствии с моим сценарием допросы шли примерно так.

Я вхожу в кабинет улыбаясь, вдохновленный молитвой, которую, как всегда, успел по дороге из камеры произнести дважды, и, с начала сентября, -- с фотографией жены в боковом кармане пиджака.

-- Что, Анатолий Борисович, опять отличное настроение?

-- Конечно, Александр Самойлович. Такие хорошие вести поступа-ют с воли, как не радоваться!

-- Правда? Ну, и откуда же они на этот раз к вам поступили?

-- Как всегда: Наумов каждый день на связи. Молодец, аккуратный человек!

Мы оба весело смеемся, но каждый при этом не спускает глаз с про-тивника.

-- Что же вы сегодня расскажете, Анатолий Борисович?

-- О, Господи! Да что же это случилось, Александр Самойлович? По-чему вдруг я должен вам рассказывать? У нас же с вами полное взаимо-понимание: вы говорите, а я слушаю.

-- Ну, знаете, может, для разнообразия поменяемся разок ролями и вы мне расскажете? Позвольте мне сегодня послушать.

-- Нет уж, позвольте вам не позволить...

И дальше -- в том же духе.

Я эту вводную часть допроса называл про себя "подпрограммой Ма-нилов-Чичиков": именно так топтались у дверей герои "Мертвых душ", уступая друг другу право войти первым. Но если у Гоголя эти двое в конце концов входили, толкаясь, одновременно, то в нашем сюжете я ни разу не позволил себе нарушить этикет, и первенство всегда принад-лежало Солонченко.

-- Следствие располагает данными о...

Упоминается какой-нибудь документ, заводится речь о демонстра-ции, пресс-конференции, зачитываются показания тандема, задаются стандартные вопросы, на которые я отказываюсь отвечать или повторяю сказанное раньше.

Затем начинается "вольная" часть допроса, к которой каждый из нас припас свои "домашние заготовки". Пока Солонченко рассуж-дает о моральных качествах моих "сообщников", я караулю подхо-дящий момент, чтобы напомнить ему: о происходящем на воле мне известно больше, чем он полагает. Вот следователь говорит о том, что Прессел делал с Рубиным какие-то гешефты втайне от осталь-ных. Я бросаю реплику:

-- Ну что ж, как бы то ни было, у вас ведь не нашлось достаточных оснований выслать его. Кончился у дипломата срок -- он и уехал, значит, не такими страшными были его проступки.

Солонченко замолкает. Когда-то он пытался убедить меня, что Прес-сел выслан, но с тех пор многое изменилось.
[1] [2] [3] [4]



Добавить комментарий

  • Обязательные поля обозначены *.

If you have trouble reading the code, click on the code itself to generate a new random code.