Глава 4 (1)

– Поздно, да и некуда, – ответил Галайда и взялся за трубку.

– А может, всем нам, разом, – не успокаивался Петро, – в Чигирин податься, к гетману?

Галайда взглянул на однорукого.

– Вот так всем вместе стать перед ним и сказать: измучились мы, гетман, в реестр мы не вписаны, на землях наших королевская шляхта села, работа – горше неволи турецкой.

Однорукий говорил горячо, точно гетман стоял перед ним и внимательно слушал...

***

...Есаул Омелько прискакал к Гармашу в его киевскую усадьбу под Печерском среди ночи. Ввалился в дом.

– Беда, пан! Бунт! Дозорцев перебили, Штемберга...

Есаул говорил, а у самого была своя мысль: хорошо, коли Штемберга кончили. Давно тешился Омелько думкой – самому стать управителем...

Гармаш сперва ничего не понял. Через несколько минут все стало ясно.

Разбудил сына Дмитрия. Совещались, сидя в столовой на высоких венских стульях. Гармаш купил этот дом вместе с мебелью у польского шляхтича.

Теперь он уже и не заглядывал в Чигирин. Этот год удачливый был для купца.

В Киеве у него были две оружейные мастерские, да еще одна мебельная, за Днепром – усадьба, гута в Межигорье... И вот вдруг – на гуте бунт.

Сидел в одних исподниках, опершись локтями о стол, подробно расспрашивал есаула. Гармаш во всем любил порядок. Когда, как, где, сколько, почему? Омелько стоял, прислонившись к притолоке, сесть без дозволенья не осмеливался. Все рассказал – и о том, как Иван Невкрытый просил Штемберга, чтобы добрую пищу давали (тут Омелько постарался выставить Штемберга в худом свете), и о том, как Ивану Невкрытому выжгли, по приказу Штемберга, на груди разбойничьи клейма. Не преминул закинуть словечко о том, что Штемберг по воскресеньям возил неведомо куда стекло с гуты, и дальше рассказал обо всем, как было...

Гармаш понемногу успокоился. Однако с самого утра метнулся в Киев, к полковнику Мужиловскому. Силуян Мужиловский еще почивал. Гармаш сидел на крыльце, нетерпеливо постукивая палочкой по сафьяновым сапожкам. На цепи лениво побрехивал заморский пес. Служанки в запасках, покачивая бедрами, мелко стучали червонными сапожками на высоких каблуках, бегали из дома в кухню, стоявшую в глубине сада. Наконец Гармаша позвали. Мужиловский сидел за столом. Незнакомый запах напитка в серебряной кружке, от которой шел пар, защекотал ноздри.

Гармаш низко поклонился. Мужиловский милостиво протянул руку – все пальцы были усыпаны перстнями. Купец пожал ее обеими руками.

– Горе, горе! – заторопился он.

– Всюду горе, – философски утешил Мужиловский.

Он недавно возвратился из Субботова. Три дня, проведенные у гетмана, были заботны и мало приятны для него. Теперь в Киеве хотел отдохнуть. Об этом только и думал. Вскоре должны были развернуться такие события, что об отдыхе и мечтать не придется.

Мужиловский густо намазывал масло на ломоть паляницы, откусывал, запивал ароматным напитком и вытирал тонкие, закрученные кверху усы белоснежным платком.

Гармаш отметил: надо будет и ему поступать так же.

– Осмелюсь спросить, что это за напиток потребляете, пан полковник? – не удержался он. Решил: о гуте заговорит потом. Гута не убежит, а так будет лучше. Полковник – человек шляхетный, сам гетман с ним уважителен...

Мужиловский улыбнулся.

– Напиток сей прозывается – кофе. Добывается из зерна, похожего на наш желудь, и оный напиток весьма ценят в заморских краях, особливо в Туретчине. Когда был в Стамбуле, закупил такого зерна довольно. Ведь тут не добудешь ни за какие деньги.

– Почему же, пан полковник? Может, и я, если ваша ласка, куплю для торговли таких зерен...

Полковник хлопнул в ладоши. Выскочил из-за двери слуга в красном бархатном кунтуше:

– Кофе пану Гармашу.

– Слушаю, ясновельможный пан. – Слуга поклонился.

Принес в серебряной кружке кофе. Гармаш хлебнул сразу. Горячо! Обжег язык, горло, кое-как проглотил. Слезы выступили на глазах. Горько во рту.

Захотелось сплюнуть, но вместо того благодарил и восхищался:

– Знаменито, весьма знаменито!

Полковник позавтракал. Прошел с Гармашем в соседний покой. Гармаш все оглядел внимательно.

На столе лежали книги в кожаных переплетах. Поближе к краю стояла золотая чернильница в виде пушки, возле нее стакан со связкой гусиных перьев. В мисочке золотился песок.

Полковник сел в кресло, положил ногу на ногу, скрестил на груди руки.

Слушал.

Гармаш начал. Где же конец своеволию? Рассказал про гуту. Как дальше быть? Понятно, когда с польскими панами так поступают посполитые, а то свой на своего руку подымает. Полковник молчал. Слуга принес трубку.

Мужиловский закурил. Гармаш не переносил табачного дыма и украдкой отгонял его легким взмахом руки. Просил у полковника казаков. Надо, чтобы какая-нибудь сотня заглянула в Межигорье. Надо постращать бунтовщиков.

Только бы пан полковник помог, а на счет благодарности пусть не изволит беспокоиться.

Мужиловский молчал. Сквозь облачка табачного дыма поглядывал на Гармаша. Этот купец на его глазах созрел и налился, как арбуз. Год-два назад был простой чигиринский мещанин. Война ему только на пользу пошла.

Острая неприязнь к Гармашу шевельнулась в Мужиловском. Подумал о нем: похож на паука. Ну да, чистый паук. Даже усмехнулся.

Усмешка обидела Гармаша. У него горе, какой же тут смех? Гармаш повторил: «Сотню казаков – и снова будет порядок, а то дай этим хлопам волю!..»

«Сам недавно был хлопом», – сказал про себя Мужиловский, но тут же задумался. Вправду, дай им волю! У него за Днепром тоже были маетки. Там тоже полного спокойствия не было. Кто знает, какую песню запоют его посполитые через месяц? Гармаш прав. Бунт – вещь недопустимая сейчас.

Народ должен быть един. Вспомнил слова гетмана: «Зажав всех в кулак, готовиться к новому бою...» Он отложил трубку.

Гармаш давно замолчал. Ждал доброго слова. Мужиловский поднялся.

Подошел к окну. Поглядел на площадь. В комнату, донесся звук трубы. Гармаш тоже выглянул в окно.

Площадь мигом заполнилась конными людьми. Впереди на сильном жеребце скакал нарядный всадник с саблей на боку. За ним трое трубачей, и еще много всадников. Кавалькаду замыкали слуги, держа в руках концы сворок, на которых бесновались охотничьи псы. Охотники свернули на улицу, но воз с тыквами, запряженный волами, загораживал им дорогу. Всадник с саблей повелительно крикнул. Несколько слуг подбежали к возу, навалились на него сбоку и опрокинули в канаву. Дядько, сидевший на возу, скатился вместе с тыквами. Кавалькада ускакала с веселым хохотом.

– Гуляет пан Тикоцинский, – тихо проговорил Гармаш.

Мужиловский отошел от окна и снова сел в кресло. Он не ответил на замечание Гармаша. Заговорил значительно:

– Ищешь у меня помоги, а хозяин – видишь, кто? Вот этот шляхтич Тикоцинский. Видишь, как ведет себя. Хозяин – и все. Скоро и на мой двор наезд сделает. Это ведь тебе, Гармаш, не после Зборова, а после Берестечка...

Замолчал. А про себя думал: «Дать сотню казаков Гармашу можно. Даже нужно». Но рассудок подсказал иное, бесспорно более правильное и важное.

Ну, хорошо! Приедут его казаки. Хлопы на гуте кто? Такими же казаками были до Берестечской баталии. Спросят: чья сотня приехала? Мужиловского. Слух пойдет. А там до Чигирина дойдет. Мол, посмел расправиться без универсала на послушенство. Хоть Гармаш такой универсал и добудет, но ведь придет время, случится Мужиловскому вести новые полки... Посполитые не забудут обиды... Конечно, Гармашу нужно помочь. Но как? И вдруг осенила мысль.

Мужиловский начал издалека. Гармаш должен понять: Киев – город со своим градским правом, гута, по градскому праву, не подлежит вмешательству военных сил. Правда, будь гетманский универсал на послушенство, дело можно было бы еще как-нибудь уладить и он оказал бы помощь Гармашу, но так, без универсала, – хлопотно и не дозволено.

Гармаш почти завопил. Что с того, что градское право? Гута – не цех, работные люди на гуте – не мастера, а если они бунтуют и убивают без суда, кто им на то право дал?

Мужиловский переждал, пока Гармаш выпалил все свои возражения, и, поглаживая чисто выбритые щеки, продолжал спокойно свою мысль. Конечно, он сочувствует Гармашу и даст ему добрый совет. Пусть Гармаш обратится к полковнику кварцяного королевского войска, Тикоцинскому, тот поможет. Или Гармаш может обратиться к городскому войту.

– А какие же права у войта, разве пан полковник того не знает?

Посмешище, а не войт.

Мужиловский пожал плечами. Что ж, остается, значит, Тикоцинский. Про себя подумал: «Пусть-ка шляхтич вмешается в это дело». После Белоцерковского договора кварцяное коронное войско стояло в Киеве, в его обязанность входило, прежде всего, следить за порядком в Киевском воеводстве. По трактату это должно было означать защиту законных прав населения, охрану его имущества и его самого от наездов. А гетманские казаки должны были оказывать в этом помощь кварцяному войску.
[1] [2] [3] [4]