Глава 5

Глава 5

...Страшную казнь придумал хан для Катри.

Посреди площади, напротив мечети, вкопали в землю столб. Катрю, обнаженную, привязали к столбу, густо обмазали дегтем, в ногах разложили хворост. Мулла Сафи, воздев над головой ладони, провозгласил:

– Неверную и лукавую, которая подняла хищные руки свои на жизнь наимудрейшего и величайшего из владык востока и запада, нашего преславного хана Ислам-Гирея третьего, великий диван приговорил к прилюдной казни у позорного столба.

На площади людей – не протолкаться. Давно хан не радовал Бахчисарай таким зрелищем. Среди шумной толпы позорный столб высится одиноко и страшно. Катря ничего не слышит и ничего не видит.

– Пусть огонь поглотит мерзостное тело неверной, пусть пламя затмит ее подлый взор и принесет ей муки, безмерные и неутихающие.

Тяжелая волна жаркого ветра катится через площадь. Кольцом стоит ханская стража. Безносый татарин оглушительно бьет в бубен. Сейчас начнется. Вот уже сейманы несут факелы. Сейчас они подожгут хворост.

Катря ничего не видит и не слышит. Только жаркий ветер волною овеял тело, как бы заслонил его на миг от страшных взглядов. Вон там, далеко, за полосой гор, прохладная зеленая степь; шумит высокая трава, колосятся пшеничные нивы, улыбаются синие петухи со стен белой хаты, блестит церковный купол под ярким солнцем. Это Байгород, и это жизнь. Давняя, былая, к ней нет возврата, но это жизнь. И Катря стремится к ней через головы страшной толпы, через горы и степи, напрямик, по нехоженым тропам.

В сердце у нее нет страха. Свинцовая тишина в ее успокоившемся сердце. Уже тогда, когда она с нечеловеческой силой сжала свои пальцы на жирном горле хана, поняла – жизни не будет, никогда, вовеки, только муки и смерть. И не будет Мартына, и не будет свободы. Один мрак ждет ее, а потом пустота. И никто не увидит – ни близкие, ни далекие, ни мать, ни Мартын, как тяжкая скорбь посеребрила Катрины черные косы, как вплело горе седые пряди в юность, которая кончалась так страшно этим утром на бахчисарайской площади.

Голос муллы дрожит от злобы, точно через силу выталкивая из жилистой глотки заключительные слова:

– Во имя аллаха, во имя Магомета, – огонь и смерть неверной. Кара и смерть.

Вот теперь сознание возвращается к Катре. Глаза широко раскрыты. Вот оно, страшное. Тысячи глаз, жадно раскрытых ртов. Что это? Кто они? Зачем?

Чем-то густым и неприятным вымазали ей тело, лицо, вот уже льют что-то липкое на голову. Взгляд Катри падает на хворост у ее ног. Напрягаясь всем телом, она кричит неумолимым ханским сейманам:

– Пустите!

Кто отпустит? Кто пожалеет? Не кричи, девушка! Молчи! Умирай страшной смертью. Молчи! Кто говорит это? Чей голос нашептывает на ухо скорбные и мужественные слова? Молчи, девушка! Приготовься! Будет еще страшнее! И уже только одно слово шепчут Катрины губы, одно слово, точно молитву:

– Мартын! Мартын!

Высится позорный столб над толпой. Задрав головы, стоят любопытные, ищут во взоре девушки страх, но не страхом полны широко раскрытые глаза.

Сейманы подожгли хворост. Едкий дым пополз вверх, забил дыхание и затуманил взгляд. Катря захлебнулась и, чтобы не закричать, прикусила губы: «Вот сейчас она завизжит, заплачет, взмолится», – с наслаждением думает мулла Сафи. Но ни крик, ни молитва, ни мольба не помогут неверной.

Слово хана – закон. Кто осмелился поднять руку на сына Магомета, того ждут адские муки и смерть. Велика мудрость хана и безмерен гнев его. Кто не знает этого?

– Прокляты будьте, прокляты вовек! Горем отзовутся вам мои муки...

Звонко и бесстрашно звучит над толпой голос Катри.

Со свистом проносится над площадью стрела и вонзается в грудь Катри.

За ней вторая и третья:

Покорно и спокойно опускается голова девушки. Теперь Катре не страшны муки.

Неимоверный шум вскипает в толпе:

– Кто метнул стрелы?

– Кто нарушил закон, начертанный ханом?

– Кто осмелился?

...Мартын стоит в тесной башне мечети, припав плечом к холодной каменной стене, сжимая в руке тугой лук. Сквозь узкую щель видит толпу.

Доносится сюда угрожающий шум. Но ничто уже не страшно Мартыну. Пришло желанное спокойствие. Чудесной силой наливаются мускулы. Теперь пусть приходят. Он может броситься один на разъяренную толпу, сам погибнет, но у ног его горой лягут мертвые тела ханских аскеров и сейманов. Мартын слышит визгливый голос хранителя мечети, его поспешные шаги по крутым ступеням, ведущим сюда, на башню. Шум на площади близится к мечети, словно в толпе уже догадались, откуда прилетели стрелы. Хранитель всовывает голову в проем двери, ломая слова, почти плача, причитает:

– Ай, ай, что ты, нечистый, натворил! Клялся только поглядеть... Вот они уже сюда бегут... Заметили! Тебя замучат – шайтан с тобой, но и меня псам на ужин кинут...

Хранитель мечети скатывается по ступеням вниз. В отчаянии он бросается к воротам мечети. «Зачем согласился пустить сюда неверного? – клянет он себя. – Зачем польстился на золото?» Бешено стучат в ворота, бешено бьется сердце хранителя. Дрожащими руками открывает маленькую дверцу и высовывает свое безбородое лицо.

– Кто осмеливается нарушать покой дома аллаха? – спрашивает хранитель, стараясь придать своему голосу угрожающий тон.

Сейман недобро блестит глазами, кричит ему в лицо:

– Именем хана, отпирай! Кто-то метнул стрелы с башни мечети.

– Иди прочь, лукавый! Разве не знаешь ты, что в дом аллаха входят не с оружием, а с покорностью! Ступай прочь, покуда кара не упала на твою дурную голову. На башне никого нет, с ума сошел ты, батыр!

За воротами гудит и клокочет толпа. Хранитель закрывает дверцу. Он бежит назад, в башню. Хватает за руку Мартына, тащит его вниз и вталкивает в священную комнату, где хранится коран. Войти сюда имеет право только главный ханский мулла, святой сын аллаха – Фатулла.

Аскеры и сейманы не успокаиваются. Хранитель мечети снова бежит к воротам. Вот уже слышит он тоненький голос муллы Сафи:

– Отпирай ворота, – кричит Сафи, – именем хана приказываю тебе!

Хранитель с ужасом слышит страшный голос начальника ханской стражи, лихого батыра Баязита, который одним взмахом меча рассекает человека надвое, от плеча до паха. Он отпирает ворота. Падает на колени перед муллой Сафи.

– Аллах видит, как напугали меня сейманы. Разве можно так у ворот дома аллаха...

– Веди на башню! – приказывает батыр Баязит. – Не болтай, если не хочешь качаться на сухом суку!

Обыскали башню. Обшарили руками каждый камень. Нюхали воздух, словно запах должен был сказать что-нибудь о преступнике.

Во все уголки заглянули. Остановились у дверей священной комнаты.

Хранитель только смиренно сказал:

– Тут сберегается коран Магометов, ключи у святого Фатуллы.

Потоптались перед дверью и ушли.

Уже давно затих стук шагов в пустой мечети, а хранитель все еще дрожал. Едва опомнился. Отпер дверь, вывел Мартына. Побежал вперед, остановился у стены, влез на столбик, выглянул – в саду никого не было.

– Ступай! – злобно сказал Мартыну.

Мартыну хотелось угостить его на прощанье кулаком, но только плюнул с отвращением и перескочил через стены. Через полчаса сидел перед Иваном Неживым и Тимофеем.

– Думали, погибнешь, друже, – сказал Тимофей.

– Нет Катри, нет, – сказал в ответ Мартын и закрыл лицо руками.

***

...Хан принимал гетманского посла Тимофея Хмельницкого в присутствии всего дивана. Позади хана сидели визирь, ханские братья, мурзы. Перед Ислам-Гиреем положили подарки гетмана. Тимофей подал гетманскую грамоту.

Хан принял ее и передал визирю, не читая.

– Жаловался на меня брат мой Хмельницкий турецкому султану, – недовольно заговорил хан. – Неладно поступает гетман, нарушает закон дружбы нашей.

Тимофей знал, чем недоволен хан. Отец предупреждал его еще перед поездкой в Бахчисарай. В переговорах с Осман-агою Хмельницкий сказал:

«Чтобы я мог спокойно воевать, султан должен приказать хану за моей спиной договора с королем не заключать, как это было под Зборовом».

Тимофей уклонился от ответа. Заговорил о другом:

– Великий хан, гетман Украины поручил спросить тебя: может ли он ожидать твое войско?

Хан бросил на гетманича гневный взгляд. Хитрый сын гяура! Хорошо!

Погоди!

– Передай гетману, брату моему, что и на сей раз сдержу свое слово.
[1] [2]