27

27

Темно-серый новенький «даятсу-апплауз» мчал по шоссе Иерусалим – Тель-Авив.

Ури Бар-Ханина, ведущий программист американо-израильского концерна, вез своего шурина Борю Кагана на собеседование по поводу устройства на работу в некую фирму по производству сверхчувствительных оптических приборов. Говоря иными словами, с огромным трудом и благодаря своему безупречному авторитету Юрику удалось добыть для Бори вполне достойную должность с удовлетворительным окладом. И сейчас он страшно волновался – как бы кретин Боря не ляпнул на собеседовании чего-нибудь непотребного, в своем духе и в соответствии со своими взглядами и пристрастиями.

– Главное, помалкивай, – повторял он Боре, – отвечай доброжелательно и односложно, но с достоинством. И придерживай свой поганый язык… Это вообще-то наш филиал, хотя почему-то они предпочитают называть себя американской фирмой.

– Я тебя умоляю, – рассеянно заметил на это Боря, – если они этот ебаный восточный эмират называют западным и демократическим государством…

Они уже спустились по серпантину Иерусалимского коридора и мчались распахнутой во всю ширь, ослепительной долиной Аялона. По обеим сторонам дороги на желтых скошенных полях рядками были расставлены аккуратные кубики сена, и вдали урчала крошечная сенокосилка.

Юрик опустил боковое стекло и глубоко вдохнул душистый сенной ветер.

– Боже мой! – проговорил он. – Как я люблю Аялон! Несколько дней назад здесь еще и не начинали косить. Быстро они управились. Молодцы кибуцы! Хотя, говорят, что они нерентабельны и съедают львиную долю налогов…

– Я готов платить налоги, – сказал никогда не плативший никаких налогов Боря, – чтобы хоть изредка видеть работающего еврея.

– Значит, ты запомнил, – повторил в десятый раз Юрик. – Ты улыбаешься и держишь за зубами свой паршивый антисемитский язык.

– Пытаюсь представить себе эту улыбочку! – пробормотал Боря.

Возле деревни хабадников они застряли в пробке. Здесь всегда по утрам бывали дорожные пробки. Боря достал сигареты и закурил. Юрик покосился на него, но промолчал. После истории с наркотиками он разрешал ему выкуривать не больше полупачки в день.

– Вон домишко нашего папы римского, – кивнул Боря в ту сторону, где среди деревьев и домиков Кфар-Хабада возвышался краснокирпичный замок Любавического ребе, точная копия его бруклинского дома.

– Заткнись, сволочь! – раздельно проговорил Ури Бар-Ханина. – У меня сегодня тяжелый рабочий день.

– Ну извини, мамуля, извини. Я все никак не могу привыкнуть к твоему еврейскому происхождению.

Он помолчал минуту и вдруг спросил с почти искренней интонацией:

– Юрик, а помнишь, как мы в садике пели «В лесу родилась елочка!» и звали: «Снегурочка, явись!»… А воспиталка Марина кричала: «Детки, не шумите, соблюдайте порядок! Если будет такой бардак, Снегурочка не явится!» А еще она говорила: «Нашим детям подарки приносит Дед Мороз, а американским – Ку-Клукс-Клаус…»

– Господи, как ты мне надоел! – сказал Ури Бар-Ханина. – Ты все врешь, все по-прежнему… Слава Богу, что на меня это давно не действует.

– Да ты просто забыл, я клянусь тебе! Юрик! А Дед Мороз был ее ебарь, Маринкин. Она же ему давала прямо в детском саду, в мертвый час! Ты что, не помнишь? Боже, ты ничего не помнишь, кроме своих молитв!

– Боря, я же тебя просил…

– Ну, подожди, подожди, ты что – не помнишь, что он был Дедом Морозом? А когда утренник кончился и он уже переоделся и вышел на крыльцо, они прощались, они как-то надрывно поцеловались, и она вслед перекрестила его. Я видел из окна… Он шел в глубоком снегу. И сверху падал такой лохматый снег, какого больше я никогда, никогда в этой… не увижу.

– Ты все это придумал минуту назад, – сказал Юрик, и они наконец поехали.

– Я все это помнил всю жизнь, – медленно проговорил Боря, глядя перед собой. – Я никогда ничего не забываю. Я, например, помню, как крепко ты всегда держал меня за руку, когда мы танцевали в кружок. Ты тогда держал меня за руку даже крепче, чем сейчас – за шкирку.

– Господи! – с отчаянием и тоже глядя перед собой, простонал Юрик. – За что?!

Когда они уже въезжали в Тель-Авив по мосту «Ла Гардиа», Боря спросил:

– Слушай, а почему, собственно, Он выбрал их на роль избранного народа?

– Кого – их? – раздраженно уточнил Юрик.

– Ну нас. Ведь есть более достойные претенденты – шведы например. Народ спокойный, основательный.

– Тогда никаких шведов не было, – возразил Юрик, как обычно заглатывая наживку.

– Ну… тогда китайцев. А что, смотри: этот народ даже больше подходит по условиям игры, его не нужно увеличивать, его и так – как песку морского… – Он оживился. – А что, правда – именно китайцы. Народ огромный – раз, трудолюбивый – два…

– А – три? – спросил Юрик.

– А Конфуций! – возмущенно вставил Боря.

– Боря! – твердо проговорил Юрик. – Я очень волнуюсь. Сегодня решается твое будущее. Через пять минут мы будем на месте. Я прошу тебя сосредоточиться и выглядеть – ты можешь, когда захочешь, – человеком воспитанным, респектабельным и достойным.

– Знаешь, чего бы я хотел? – перебил его Боря Каган. – Принадлежать какому-нибудь небольшому и не слишком торчащему европейскому народу. Каким-нибудь бельгийцам или шотландцам…

– Или датчанам, – насмешливо подсказал Юрик.

Боря вдруг оживился:

– Да-да! Именно Дания, именно датчане! Симпатичный, никому не наступающий на мозоли народ! К тому же, ты знаешь, старик, что датчане в годы Катастрофы спасли всех своих евреев?! Рыбаки вывезли их ночью на лодках…

Сказал и – осекся… Он ощутил вдруг с безысходной ясностью, что и умерев и родившись вновь, даже при других обстоятельствах и в новой шкуре, он до Страшного Суда обречен чувствовать этот мир, судить о нем и совершать поступки, ведомый импульсами и предпочтениями своей древней еврейской души…