глава десятая. «Двойная запись — принцип бухучета!» (1)
[1] [2] [3] [4]глава десятая. «Двойная запись — принцип бухучета!»
Существование нашей организации, балансирующей на узеньком мостку между израильской и российской законностью, предполагало известное умение эквилибрировать. Символом, или знаком, или гербом нашим справедливо было бы водрузить две маски античной сцены: одну скорбную, с опущенными углами рта и горестно поднятыми бровями, другую — маску веселого безумства, со щелью рта, растянутой до ушей.
У еврейской общины России было три Главных раввина. В нашей организации было два Главных бухгалтера.
Один, израильтянин Джеки Чаплин, — добродушный и покладистый парень, со ртом, всегда растянутым до ушей. Другой же… вернее, другая…
Роза Марселовна Мцех, — давным-давно, на заре деятельности Синдиката переименованная каким-то веселым синдиком в Угрозу Расстреловну Всех, — Главный бухгалтер нашей российской бухгалтерии — была мужчиной, причем — мужчиной-воином: по сути, по ухваткам, по голосу, по манере выражаться. Даже ее походка была не просто мужской, а чеканно-молодцеватой, какую приобретают курсанты военной школы на третий год маршировки по плацу в любую погоду.
В любую погоду Угроза Расстреловна, живущая где-то в Протвино, первой входила через бронированную проходную Синдиката, первой открывала дверь кабинета, усаживалась за компьютер и, закурив сигарету, решала — кому НЕ ДАТЬ денег.
Собственно, была б ее воля, она бы не дала их никому. Честная, порядочная, даже благородная мужчина, она ненавидела Главного подрядчика Синдиката, Клещатика, и не без основания считала, что огромная часть денег организации оседает в его закромах. Поэтому до последней минуты на всякий случай тормозила выплаты по всем проектам.
— Хозяина настоящего на вас нету, — говорила она, — вот в той организации, где я до вас служила, — там знали, как прижучить!
Ее боялись все. Даже Клава в ее присутствии забывал отпускать свои шуточки. Даже Шая — единственную ее! — не заставлял валиться под стол на грязный пол кабинета, а только следил, чтобы она присела на корточки, как приседают по нужде за придорожным кустом… Мы с Яшей просто тряслись при громовых звуках ее командорской поступи. Изя принимался вертеться угрем, бормотать неразборчиво, набирать какие-то адреса на мобильнике, скукоживался и замирал… Да и Миша, обычно такой бойкий Панчер, предпочитал ускользнуть, испариться…
А уж как боялся ее Петюня Гурвиц, хотя, по субординации, Угроза Расстреловна находилась в его подчинении.
Проходя мимо его кабинета — где решались многие финансовые вопросы, — часто можно было слышать из-за закрытой двери ее тягучий ор:
— А я вас спрашиваю — почему у вас не встает сальдо?!
И голос Петюни, оправдывающийся и робкий:
— Потому что, я вам сейчас все объясню…
— Нет, я вас опять спрашиваю: почему у вас не встает сальдо ни на начало, ни на кончало!!
Невероятно, но даже баба Нюта в ее кабинете понижала на терцию голос, не выделывала ногами антраша и не скребла ногтями стол. Словом, все мы трепетали, поскольку именно Угроза Расстреловна была той силой, что вечно хотела блага и вечно совершала зло… Яша продолжал настаивать, что российских аудиторов навела на Синдикат она, вот как глазливая баба наводит порчу на крепенького толстощекого младенца. Эти аудиторы, с утра рассевшись в «инструктажной» над своими бумагами, подтачивали румяный организм Синдиката, как глист…
Так вот, когда у каждого из синдиков, стоящего перед осуществлением важного действа, таяла надежда вытянуть к заветной дате рубли из кошелька Угрозы Расстреловны, он подкарауливал Джеки, которого, правда, не так легко было застать в его кабинете, и говорил умоляющим голосом:
— Джеки! Эта сука, ты ж ее знаешь… Она опять уперлась… а я горю синим огнем, Джеки, милый… Мне сегодня до зарезу оплатить проезд участникам конференции, они вечером уезжают… Спасай!
Вообще-то, согласно строжайшим инструкциям Центра, валюту гражданам России выдавать было нельзя никак. Все россияне, вступавшие в деловые сношения с нашей строгой организацией, должны были становиться в затылочек, оформлять договор по всей форме российского закона, и деньги получать в рублях, на свой банковский счет в Химках… в Братеево, в Бирюлево-Южном или где-нибудь на Коровинском шоссе… Скучная материя, господа! Тем более что на пути к копеечному гонорару стояла Угроза Расстреловна в форме часового, с ружьем…
Стоит ли говорить, что все мы частенько на цыпочках обходили этого неусыпного часового слева: уступчивый Джеки, с его золотым сердцем и легким нравом, писал на бланке израильской бухгалтерии вымаливаемую сумму, ставил закорючку и, с заветной бумажкой в зубах, мы мчались в кабинет к апостолу Петру Гурвицу, чтобы, позвякивая ключами, тот открыл врата бронированного рая и выдал каждому по грехам его…
Вся эта двойная жизнь была довольно хлопотной, но в то же время и давала нам известную свободу маневрирования. Я, например, всегда могла послать ходоков, явившихся с идеями, проектами или рукописями, длинной обходной дорогой, через бурелом, прямиком к часовому на штык… Ну что ж, друзья мои, говорила я, пишите заявку, мы передадим ее Розе Марселовне, и если она решит, что на это есть деньги в бюджете департамента, заключим договор, и со следующего месяца… Так я поступала с Эсфирь Диамант или Кларой Тихонькой… или какими-нибудь авторами трилогий на тему «Высокая еврейская судьбина»
И совсем другое дело, когда звонит вам Норочка Брук, с просьбой оплатить проезд по железной дороге прибывшим из Киева на научный Пленум профессорам Лифшицу и Штерну. Тогда я заходила к Джеки и, потрепавшись о том о сем, выходила с заветной бумажкой, после чего наш вечно пьяный патриарх, вздыхая, качая головой и приговаривая, что это в последний раз, рассказывая какой-нибудь скабрезный анекдот, гремя ключами, отворял врата рая и отсчитывал просимые сто тридцать восемь долларов… Изумленные же и растроганные профессора Лифшиц и Штерн, со своими стабильными зарплатами в гривнах, писали расписки в получении твердой валюты радостными твердыми почерками.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из «Базы данных обращений в Синдикат».
Департамент Фенечек-Тусовок.
Обращение №839:
Бойкий женский голос:
— Миленькие, а вы и до Германии дорогу оплачиваете?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Когда впервые в ворохе электронной почты мне попалась депеша из департамента Розыска потерянных колен о том, что Геворкян Нателла Левоновна, 48 года рождения, профессия — переводчик с английского, принадлежит к потерянному колену Шимона, (библейская психо-лингво-генетическая характеристика: «проклят гнев их, ибо силен; и ярость их, ибо тяжела»), — я возмутилась, немедленно настрочила письмо по обратному адресу, в котором заявляла, что в задачи вверенного мне департамента не входит розыск кого бы то ни было, ни тайный, ни явный, что я работаю с интеллигенцией методами, отличающимися от обычных ухваток синдикатовских наемников. Что мне безразлично — к какому колену принадлежит Нателла Левоновна, и принадлежит ли вообще, а вот если она хороший переводчик, то я с удовольствием приглашу ее для синхронного перевода ближайшей международной конференции на тему «Концепт греха в славянской и иудейской традициях».
В тот день никто не отозвался на мое гневное письмо, но на следующее же утро в свежей почте оказалось новое бесстрастное сообщение о некоем Петренко Сергее Пахомовиче, слесаре-ремонтнике, принадлежащем к колену Леви…
Я вздохнула и покорилась судьбе — очевидно, это была их рутинная рассылка, которую они отправляли главам всех департаментов…
Клавдий оказался прав: месяца не проходило, чтобы на наши головы не сваливалась очередная комиссия из Центра или стайка американских спонсоров — с проверкой нашей работы.
…Ритуал приема комиссии сложился в Синдикате не вчера: всю российскую коллегию — всех восьмерых синдиков — сгоняли в «перекличку», и Клава, стоя сбоку от огромной карты Российской Федерации и сопредельных государств, утыканной цветными кнопками в местах маломальского скопления евреев, гулял по ней рубиновым огоньком лазерного фонарика.
— Это Норильск! — провозглашал наш патрон. — Там проживает двадцать четыре еврея!.. А это Кушка… и наши тоже греют там задницы.
За спиной его стояли флаги Израиля и России, флаг Центрального Синдиката и простоватый наш — Синдиката Российского. Пунцовый огонек, как от тлеющей сигареты, скакал, описывая гигантские дуги, вычерчивая геометрические фигуры; пропадая, вновь вспыхивал где-то на Курильских островах. Все это напоминало известный сюжет не такого уж далекого советского прошлого. Про себя я называла этот номер «Песнь ГОЭЛРО».
Месяца через три после начала каденции все мы привыкли, как говорил Яша, к «хепенингу», и пока члены очередной комиссии вращали зрачками, пытаясь проследить вычерчиваемые Клавой траектории расселения евреев по просторам бывших советских республик, каждый из синдиков занимался своим делом. Яша рисовал комиксы, я тоже чиркала что-то на листке бумаги. Изя Коваль сидел по уши в своем, каждый раз новом, еще более усовершенствованном, мобильнике.
Баба Нюта любовалась своими отполированными ногтями, крашенными лаком всегда невероятного, не имеющего аналога в природе, цвета. Задрав ногу на ногу, гладила, ласкала свои коленки, с места перебивая Клаву молодецким задиристым голосом старой ведьмы, что всегда приводило его в ярость, которую он, к сожалению, не мог изъяснить при посторонних. Так глава семьи при гостях не всегда может поставить на место зарвавшегося отпрыска. Клава лишь багровел и вступал с бабой Нютой в сдержанные перепалки.
— Из Петропавловска-на-Камчатке сюда девять часов лету! — провозглашал он.