* * *
[1] [2] [3]Едва Петя вышел, Анна Борисовна наклонилась к Нине и заговорила негромко, торопясь и поглядывая на дверь:
– Я ведь ждала вас, ждала, да. Вы представляетесь мне вполне толковым человеком. Постойте, только не перебивайте. Нужен совет. Нужны нормальные мозги. Мои никуда не годятся, и не только потому, что я старая калоша, а потому, что всю жизнь была страшной идиоткой в житейских делах… Вот что Нина, скажите честно – вы соображаете что-нибудь в законах?
Нина несколько смешалась от неожиданного напора старухи. Та энергично трясла седыми кудрями, брызгала слюной и сжимала Нинину руку своей огромной теплой ладонью, словно ком глины мяла, категорично при этом отодвинув в сторону чашку, из которой Нине так и не удалось отхлебнуть ни глотка.
– Какие законы вы имеете в виду? – осторожно спросила она.
– Господи! Ну не законы искусства, разумеется. Речь идет о собачьей чуши, которая нарочно изобретена для того только, чтобы отравлять людям существование, – прописка, ЖЭК, родственные отношения и прочая галиматья.
– Знаете что, – сказала Нина. – Я тороплюсь, поэтому сразу: чья прописка и какие отношения?
– Ага, вот видите, я не ошиблась – вы энергичный человек. Сразу быка за рога, – заметила старуха, – Хорошо, я расскажу, но предупреждаю: как только входит Петя, я перевожу разговор на Достоевского.
– Почему на Достоевского?
– Ну, на Чехова.
– Но почему? – с нажимом спросила Нина.
– Фу, какая липучка! – с досадой воскликнула старуха. – Потому что речь идет о Петиной судьбе. А он щепетилен, подозрителен и не желает, чтобы я пеклась о его пользе. Вообще Петя умный человек, но болван.
– Понятно, – сказала Нина, – Дальше.
– Словом, я хочу прописать Петю к себе, в мою комнату на Садовой. С тем чтобы после моей величественной кончины он не оказался выброшенным на улицу. Если я сейчас не позабочусь об этом, сам он никогда о себе не позаботится.
Ой ли, подумала Нина, по-моему, щепетильный Петя уютно пристроился под твоим крылышком.
– А где сейчас прописан Петр Авдеевич? – спросила она.
– Нигде, – неохотно ответила старуха.
– Так не бывает.
– Нет, ну это совершенно не должно вас касаться! – воскликнула Анна Борисовна.
– Хорошо, – кротко сказала Нина и поднялась, чтоб уходить.
– Постойте, ну что вы вскидываетесь?
– Анна Борисовна, – спокойно проговорила Нина, сосредоточенно снимая белую ниточку с рукава своего свитера. – Я не Петя, не Саша и даже не Матвей. Не имею чести состоять в ваших друзьях и не знаю, получится ли это когда-нибудь, потому что вежливое обращение – одна из моих больших слабостей.
– Браво! – воскликнула старуха. – Я так и думала, что вы та еще штучка!
– Если вы хотите получить хоть какой-то совет, то сейчас же, кратко и точно, выложите все обстоятельства дела. Если же вы оберегаете покой Петра Авдеевича, то незачем морочить мне голову.
– Ладно, – старуха усмехнулась. – Садитесь. Будем считать, что вы крепкой рукой взяли меня за шиворот… Когда-то у Пети некоторым образом… скажем так – была жена. Там, в коммуналке, он и прописан.
– Фиктивный брак, – спокойно подсказала Нина.
– Нет! Нет! – испуганно вскрикнула старуха.
– Я ухожу.
– Да, – сдалась старуха. – Только умоляю! А что было делать? Надо же как-то остаться в Москве после института… А эта женщина…
– Ну, дальше! Они разведены?
– Нет. Но… нынче этой мерзавке понадобилось выходить замуж, и она подала на развод.
Она мерзавка не больше, чем он, подумала Нина, а вслух сказала:
– Стоп. Все ясно. Она разведется и выпишет его. Причем сделать это будет легко, стоит только доказать, что он не жил там никогда.
– Ну вот, видите, у вас и в самом деле неплохие мозги, – удовлетворенно заметила старуха.
– Спасибо, Так вот, насколько я разбираюсь в законах, с опекунством у вас ничего не выйдет. Ведь вы это имели в виду?
– Да, но какого дьявола?! – вскрикнула старуха, – Почему, хотела бы я знать?!
– Потому что Петя вам не сын, не внук, не сват и не брат. Он человек с улицы.
– Что!.. Как вы… смеете?! Петя?! Петр Авдеевич мой старый друг! Он… он больше, чем внук, брат и сын, вместе взятые, он!.. Как вы смели так, походя, свысока… ничего не понимая в нем!
– Подождите. Будет вам лаву изрыгать. – Нина поморщилась. – Я объясняю нам ситуацию с точки зрения соответствующих учреждений. Надо попробовать…
Тут в ванной грохнул пустой таз, хлопнула дверь, прошваркали шаги в коридоре и пошел Петя.
– Да. Так что по этому поводу говорил Достоевский? – спросила Нина, со спокойным интересом глядя на взъерошенную гневную старуху. – Вы и его знавали?
Анна Борисовна сверкнула глазами на Петю, а тот, разломив бублик и запихнув кусок за щеку так, что она натянулась, словно изнутри приставили дуло револьвера, сказал:
– И Достоевского, и Наполеона, и князя Игоря. – Плюхнулся в хлипкое кресло с продранной обивкой и, дожевывая бублик, неожиданно пустился ругать перевод романа в «Неве», напирая на то, что хорошего перевода ждать и не приходится, поскольку дельных переводчиков нынче нет.
Это в мой огород, поняла Нина, чем-то я его раздражаю. Минут десять она выслушивала его желчные рассуждения с доброжелательным лицом, внимательно глядя в убегающие от встречного взгляда глаза, потом спросила вежливо:
– А вы какими языками владеете, Петр Авдесвич?
– А я, собственно, русским языком владею, – живо и нервно ответил он. – И, смею вас уверить, этого достаточно, чтобы понять, как переведен роман – хорошо или дурно.
Нина так же вежливо промолчала, а Петя еще долго продолжал говорить нервно, с непонятного обидой неизвестно на кого, и чем дольше говорил Петя, тем острее чувствовал насмешку в ее вежливом доброжелательном взгляде, а вопрос, заданный ею вскользь и невинно, чувствовал затылком, как чувствуешь ненадежно повешенную тяжелую полку над головой. И от этого он распалялся и нервничал вес сильнее, и все сильней ощущалась возникшая исподволь неловкость.
Он типичный демагог, думала Нина, это его призвание, и все человечество сильно провинилось перед ним. Переводчики виноваты, что переводят, скульпторы, что лепят, актеры, что играют, архитекторы, что строят… Вот напасть – как человек ничего не умеет, так во всем понимает и всех учит…
…Молчит, не снисходит до спора, изящный производитель духовных ценностей, думал он раздраженно. Брезгует плебеем – такая благополучная, гладкая, воспитанная… Таких выращивают в спецшколах папы-профессора и мамы-кандидатки… А мы ведь одного поколения… Как раз когда я, голодный и неприсмотренный, ждал мать с ночного дежурства на телефонной станции, эту ухоженную девочку домработница везла на урок испанского. Это же видно, это прет из каждого ее жеста – элитарность чертова. Должно быть, самое сильное потрясение в жизни – когда на третьем курсе в университете вытащили кошелек из сумочки…
Старуха выжидала. Она хотела, чтобы Петя выкипел наконец до донышка, как чайник, забытый на плите, и ушел восвояси, дал договорить. Ведь наверняка эта Нина баба цепкая и толковая, должно быть, и ходы знает, и может, и знакомства имеет.
Чего он не уходит? Ведь собирался же с утра куда-то! Нет, все же ему нравится эта черненькая, только не признается никогда. Развалился в кресле и несет ахинею, поразить кого-то хочет. Может, и поразит…
А Петя все сидел и рассуждал – напористо и желчно, уже и второй бублик сжевал, а все не мог выговориться, хотя Нина и слушать перестала, смотрела в окно с подчеркнуто скучающим видом.
Неизвестно, сколько еще продолжался бы этот тягостный для всех монолог, но Петя вдруг наткнулся взглядом на бюст Добролюбова в углу. Он умолк на полуслове, выпрямился в кресле и несколько секунд только губами пытался выговорить:
– Кто?!
Вид у него при этом был такой разъяренный, что Анна Борисовна заметно струхнула.
– Да вот, мы с Ниной поднатужились, – заискивающе-шутливо сказала она.
– Слушайте, вы же… Я же запретил! Вы не соображаете, безмозглый человек!.. А если бы парень загремел с пятиметровой высоты в обнимку с гипсовым классиком?! Что б вы его матери сказали – что всем, кроме вас, жить необязательно?!.. Вы сели ему на голову, вы… вы пользуетесь его безотказной добротой! О, я себе представляю, как Саша лежал бы на цементном полу распластанный, а эта старая эгоистка звонила бы какому-нибудь Севе, потому что Саша все равно лежит мертвый, а Добролюбова все равно нужно снять с антресолей!
Нина поднялась и направилась к дверям. На сегодня она была сыта по горло творческой жизнью обитателей мастерской.
– Постойте, Нина, куда же вы! – всполошилась старуха. – Петя, ты, кажется, уходить собирался, так проваливай! У нас тут важный разговор.
– К сожалению, я тороплюсь, Анна Борисовна, – от дверей сухо ответила Нина . – А что касается нашего дела, тут надо попробовать подключить Союз художников. Пусть соорудят внушительную бумагу – ходатайство, с перечислением всех ваших заслуг перед отечественным искусством, с просьбой помочь нашему делу. Пусть упомянут, что вы старейший член МОСХА. Может, что-то и выгорит.